Последние тридцать

Когда я – вскоре после переезда из Махачкалы в Москву – начала изучать ислам (что, скорее, объяснялось не поисками себя, а тоской по родной республике), у меня появились первые знакомые салафиты – чеченец и дагестанец. Обоих звали Саид. Друг друга они не знали, поэтому я так и называла их про себя Саид-дагестанец и Саид-чеченец. Оба не так давно начали соблюдать религиозные нормы и, как многие молодые мусульмане тогда, следили за недавно возникшим Имаратом Кавказом, явно желая пополнить ряды муджахидов. Им очень нравился девиз «Победа или Рай», правда, они как бы разделили его на двоих. Так, Саид-дагестанец мечтал только о рае и статусе шахида, поэтому хотел уйти в лес и умереть в первом же бою, не стремясь принести пользу в деле освобождения Кавказа. Саид-чеченец, конечно, тоже мечтал о рае, но воевать хотел до победы. Он любил повторять, что готов оставаться в этой дунье  (нашем мире) как можно дольше, чтобы внести вклад в борьбу за построение халифата.

Наша дружба пришлась на конец нулевых, когда многие люди моего поколения, рожденные в 80-90-е годы, начали активно интересоваться исламом. Но вообще, возрождение религии в России началось ещё в период Перестройки. Какие-то захудалые духовные управления существовали и до этого, но они находились под контролем КГБ. А вот в начале девяностых в республиках, где традиционно исповедовали ислам, стали невероятно быстро и бесконтрольно открываться медресе, учебные лагеря, в которых преподавали арабы или турки, восстанавливаться мечети, появилось море дефицитной в СССР религиозной литературы, правда, плохо переведённой и очень плохо изданной.

Поначалу принадлежность к исламу воспринималась как этнический компонент, если ты, скажем, татарин, или башкир, или чеченец – значит, и мусульманин. На самом деле, религиозное с этническим перемешалось давно, благодаря этому, кстати, ислам сохранял сильные позиции в национальных республиках даже в советское время. Например, в селе, в которое по распределению после университета попала моя мама, никогда не переставала действовать мечеть, было несколько имамов, а все учителя и старшеклассники совершали намаз. Но после развала Союза уже ислам дал толчок идеям возрождения национального самосознания, религиозные организации начали консолидироваться с национальными, которые в том числе поднимали знамя борьбы за суверенитет.

Но, несмотря на религиозный всплеск, в начале 90-х ислам для многих моих ровесников оставался религией стариков из сёл. Например, в моей семье – весьма светской – предписания соблюдала только бабушка. Она тоже придерживалась традиционного ислама, которому её учила мама, и мусульманкой была просто потому, что была чеченкой по национальности и жила в формально исламской республике. К молодым же людям, которые начинали соблюдать религиозные предписания, нередко относились как к фрикам, не воспринимали всерьёз и считали позерами (тогда употребляли другое слово – выпендрежник).

Однажды моя одноклассница – мы тогда учились во втором классе –  явилась в школу в платке и длинной юбке. Все удивлялись, но никаких замечаний не делали – ну, вырядилась как бабка, и ладно, правда, через пару лет она снова стала ходить в обычной одежде, и тогда уже не обошлось без смешков и ехидных вопросов. Ещё одна девушка, носившая хиджаб – Зарема – жила в нашем дворе. Она была сильно старше меня, поэтому я не помню её «дохиджабную» жизнь, но некоторые соседи с удовольствием вспоминали, что раньше она вела разгульный образ жизни – а вот сейчас прикидывается монашкой. Позже ещё один ученик моего класса начал соблюдать каноны и активно пропагандировать ислам, за что получил кличку «мулла». Вот, пожалуй, и все знакомые мне с детства молодые мусульмане – представители, как потом выяснилось, салафии – течения, борющегося за «чистый ислам», каким он был при пророке Мухаммаде.

Правда, в то время слово «салафиты» как-то не использовалось, зато в обиход начало входить слово «ваххабиты». Это случилось примерно в конце 90-х-начале 2000-х, аккурат между первой и второй чеченскими войнами, когда традиционный ислам суфиев стал активно сталкиваться с исламским фундаментализмом салафитов. Это было и поколенческое противостояние, и идеологическое. Хотя первые фундаменталисты появились ещё в Перестройку, когда мусульмане получили возможность уезжать на учёбу за границу, до поры до времени противоречия между традиционалистами и сторонниками «чистого ислама» утопали в общем эмоциональном подъёме. Когда эмоции поутихли, эти проблемы высветились очень ярко. Так, во вторую чеченскую войну этнический компонент, присутствовавший в первую кампанию, отошёл на второй план, а на первом оказалась борьба за шариатское государство на всём Северном Кавказе. Тогда власть и сделала ставку на поддержку традиционного на Северном Кавказе суфийского ислама в противовес ваххабитам.

В Дагестане о «бородачах» или вахах (так тут называли ваххабитов) заговорили примерно в 1998-м, когда в Буйнакском районе возник салафитский анклав, известный как Кадарская зона. Год спустя случилось вторжение в Ботлихский и Новолакский районы Дагестана отрядов Басаева, грянула вторая чеченская, взрывы в российских городах – о ваххабитах и «чеченских террористах» говорили уже по всей стране.

Помимо войны в Чечне, в других мусульманских республиках Северного Кавказа 2000-е запомнились чередой бесконечных терактов, убийств милиционеров и сепаратистов, боестолкновений, зачисток мирных сёл и спецопераций в городах, в ходе которых непременно убивали каких-нибудь «предполагаемых боевиков» – всем тем, что сейчас принято называть вооружённым конфликтом на Северном Кавказе. Теракт во время парада Победы в Каспийске, рейд на Назрань, захват школы в Беслане, нападение на Нальчик – пожалуй, самые запомнившиеся теракты того времени, произошедшие на Кавказе. В какой-то момент мы стали опасаться находиться рядом с отделениями милиции, постами ГАИ или подходить к обвешанным бронежилетами УАЗикам – уж очень часто их подрывали. И всё это связывалось с исламом, который как-то в сознании многих перестал быть религией бабушек и стал религией радикалов. Правда, федеральные и местные власти скоро начали записывать в радикалы всех, кто соблюдал религиозные предписания.

Между тем, года с 2007-09-го соблюдать эти предписания стало, как тогда говорили, модно. Неожиданно покрываться начали даже взрослые женщины, которые раньше не считали это обязательным, а количество девушек в хиджабах, парней в тюбетейках – по крайней мере в Дагестане – росло с бешеной скоростью, да и мечети стали появляться на каждом шагу. Причём соблюдать нормы религии в отношении одежды стали и приверженцы традиционного ислама, правда, их всё равно можно было отличить от салафитов.

Всё это были люди моего возраста, поэтому неудивительно, что примерно в эти же годы в спецоперациях начали погибать мои знакомые. Сначала дальний родственник, фотография которого красовалась на сайте дагестанских боевиков, потом паренёк лет 17-ти, с которым я познакомилась в Москве, за ним сосед по подъезду, парень из дома напротив, мальчик с параллельного класса. Позже я узнала, что вместе с мужем была убита и Зарема – единственная девушка в хиджабе из моего детства.

Саид-дагестанец стать муджахидом так и не решился, уехал то ли в Ростов, то ли в Краснодар и женился там на русской мусульманке. Зато Саид-чеченец ушёл в лес и, наверно, тоже уже погиб в одном из боестолкновений, уж очень активно зачищали от боевиков Чечню. Перед отъездом он много проповедовал среди интересовавшихся исламом русских парней, считая, что религия должна вырваться из мусульманских республик России и распространиться среди других народов. Кто-то из них в итоге действительно принял ислам, но присоединяться к Имарату не стал, разочаровавшись в продажных кавказских амирах.

А в 2013 году один из моих знакомых русских мусульман погиб на войне в Сирии.