Термин «неформал» в годы Перестройки означал общественно активного человека, желающего перемен к лучшему в стране, но не вписанного в официальные структуры и действующего на свой страх и риск.

Я начал участвовать в движении политических неформалов практически с самого начала Перестройки. У нас была студенческая, фактически подпольная группа, в которой мы совместно вырабатывали идеологию. Она у нас была лево-социалистической. Мы хотели изживавший себя на тот момент политический строй преобразовать так, чтобы сохранить его социальную направленность, существующие социальные гарантии, но существенно расширить свободу. Нашим центральным лозунгом было самоуправление.

В 1987 году мы преобразовали нашу группу в клуб «Община». Он вышел на политическую арену в тот же период, когда появлялись и другие общественно-политические клубы. Мы общались практически со всеми. Долгое время жестких политических размежеваний не было. У всех был общий противник — зажравшийся чиновник, бюрократ, давящий всё живое. Тогда силы политических неформалов были малы, поэтому требовалось объединение для совместной борьбы.

«Община» взаимодействовала, полемизируя, и с радикальными либералами вроде Новодворской, и с национал-патриотами. Не с «Памятью», конечно, но с более умеренными. Например, с профессором нашего института Аполлоном Григорьевичем Кузьминым и его учениками. Конечно, общались и сотрудничали с неформалами, стоящими на социалистических позициях: с Борисом Кагарлицким, с Павлом Кудюкиным и другими.

В итоге нами была создана первая социалистическая протопартия, которая стала всесоюзной — Федерация социалистических общественных клубов. Она охватила множество городов и весей, в ней состояли сотни активистов. В 1988 году мы начали осуществлять совместные уличные акции с либералами. Процесс пошёл, и власть была вынуждена прислушиваться к неформалам. Если бы слушала внимательно, то, может быть, Советский Союз не распался бы.

Движение неформалов породило современное российское гражданское общество. Существовала сеть неравнодушных людей, занимающихся экологией, педагогикой, защитой памятников старины. Это и раньше было в Советском Союзе, но политическим неформалам удалось создать единое поле, ставшее затем российским гражданским обществом. Появилось общественное поле, с которым власть была вынуждена считаться, когда-то больше, когда-то, как сейчас, меньше. Неформалам удалось явочным порядком расширить общественно-политические права граждан.

В этом отношении «Община» победила. Но не все могло получиться. Мы выступали за создание социалистического общества, в котором люди не только равноправны политически, но и социально. Тут нас переиграли, что не удивительно. Мы всё-таки были молодые и неопытные. Нам противостояла номенклатура, которая разделилась на консервативную и вроде как демократическую фракции. Мы боролись с консервативным крылом активнее, чем с демократическим. Но на самом деле «демократические» номенклатурщики хотели не демократии, а распилить государственную собственность, что им в итоге и удалось. Противоположный крен (который приходится иногда видеть сейчас в связи с поддержкой внешней политики РФ) не менее опасен. Тактические союзы возможны, но они не должны заслонять цель.

Видимо, тогда не было предпосылок, чтобы мы победили. Но задачи, поставленные революцией 1988-1993 гг., продолжают требовать своего решения. Если мы хотим, чтобы наше общество развивалось, а не деградировало, шло вперед, а не назад, то демократические и социалистические задачи, поставленные во время Перестройки, должны быть рано или поздно решены.

Опыт участия в движении политических неформалов меня научил очень многому. Это была юность, первый политический опыт. Всё, что я потом делал в жизни – и в общественном, и в научном плане – как-то основывается на этом опыте.

Важно хорошо продумать свои цели и пути их достижения. Для этого нужно изучать историю — я этим занимаюсь. Тогда я был практикующим историком. Благодаря опыту участия в движении политических неформалов я стал лучше понимать историю. Когда в чем-то подобном участвуешь, то изучаешь историю не по книжкам.

Нужно тщательно готовить гражданское общество к действиям и не растрачивать усилия зря, если оно еще к ним не готово. Нужно тщательно продумывать социально-политические перспективы общественных действий, предлагать людям такую альтернативу, которая соответствует интересам широких масс.

Лозунг «Долой!» выгоден только тем, кто воспользуется свержением прежней власти, чтобы прибрать власть в собственные руки. Необходимо сражаться ради конструктивной социальной программы, основанной на самоуправлении, самоорганизации людей и, разумеется, на сохранении уже существующих завоеванных социальных прав и гарантий.

Если говорить о задачах новых поколений общественных активистов, то их хорошо сформулировал Ленин: «Учиться, учиться и ещё раз учиться!». Молодым людям, которые сейчас начинают заниматься политическим активизмом, я рекомендую учиться опыту общественного движения. Сейчас время подготовки, обучения будущих общественно-политических деятелей. Важно, чтобы это время не пропало зря.

Я не участвовал в начальной фазе формирования движения политических неформалов. Когда туда пришел, то обнаружил совершенно разных людей. Для кого-то это была маргинальная деятельность, кто-то приходил туда из ВЛКСМ, для кого-то это было продолжением диссидентской традиции. У неформалов был очень разный бэкграунд и разные представления о целях движения. Я не думаю, что в 1987 году кто-то мог представить, во что это выльется в условном 1992 году, но всех объединял общественный оптимизм.

Я стал неформалом сравнительно поздно, потому что по натуре не очень оптимистичный человек. С началом Перестройки долгое время считал, что послабления скоро кончатся. В доперестроечное время я полагал, что можно работать только на отдаленное будущее, распространяя самиздат с надеждой, что не поймают, и так получится прожить. В 1987 году я стал общаться с политическими неформалами. Было много странных политических тусовок, многие из которых ничего не сделали. Но какие-то в итоге выросли в достаточно заметные группы. В то время как раз с Жириновским познакомился. Кстати говоря, в тех тусовках было много людей, так сказать, со странностями, и на их фоне Жириновский выглядел вполне здравомыслящим человеком.

В начале 1988 года я стал членом группы «Гражданское достоинство». Она была не очень типичной для того времени. С одной стороны, она не была частью старого диссидентского движения, хотя там были люди с подобным прошлым. Но, с другой стороны, «Гражданское достоинство» не было социалистическим движением, каким были почти все движения политических неформалов.

Я пришел туда, не очень понимая, как это должно осуществляться на практике. Мы организовывали какие-то мероприятия. Самая главная историческая заслуга этой маленькой группы (в ней в разное время не больше 20 человек было) - совместное проведение с анархистами во время визита Рейгана в Москву шествия по центру города и проведение митинга на Пушкинской площади, который не разогнали. Тогда кто-то объявил: а давайте соберемся здесь в следующую субботу. Так появился «Гайд-парк на Пушкинской». Он просуществовал несколько месяцев, и был очень важным событием в то бурное время.

Мне казалось, что реформы, которые проходили в СССР, сами по себе далеко не зайдут, потому что система была неспособной к самореформированию. Но и не хотелось, чтобы реформы в конце концов привели к катастрофическим последствиям. Тогда же немало было разговоров и о возможной гражданской войне. Мне была важна идея давления снизу на власть. Его предполагалось осуществлять через разъяснение другим людям о возможных альтернативных путях развития страны, которое предлагалось тогда реформаторами из КПСС. Мы не были настолько наивными, чтобы предполагать, что реализуется наше видение перемен, но хотели, чтобы в обществе существовали альтернативы.

Изначально «Гражданское достоинство» было очень мало похоже на партию. Потом из нее получилась классическая либеральная «Кадетская партия». В целом на либеральной платформе находились все члены «Гражданского достоинства». Но мы полагали, что важно отстаивать идеи, под которыми одновременно могут подписаться капиталисты, социалисты, монархисты. Членов «Гражданского достоинства» как раз смущало, что в движении неформалов альтернатива реформам сверху была исключительно социалистической. Из-за этого возник долгий конфликт при создании коалиции «Московского народного фронта». Явное доминирование там неформалов-социалистов нас сильно смущало, и мы пытались ему противостоять плюрализма ради. Плюрализм — сам по себе был и ценностью, и целью.

В каком-то смысле движение «Политических неформалов» не закончилось до сих пор. Можно посмотреть по сторонам, и увидеть, как много людей, подходящих под то перестроечное определение. Но то движение просто эволюционировало во множество новых организаций. Например, я ушел из «Гражданского достоинства», потому что не хотел участвовать в партийной деятельности, в которой я себя не видел. Мне казалось, что появления множества протопартий, которые тогда плодились, как грибы, — это опережение событий. Но те, кто остался в «Гражданском достоинстве», продолжили участвовать в политике. Я же ушел в экспертную деятельностью. А кто-то занялся наукой.

Неформальное движение стало распадаться в 1989 году. Я говорю только про Москву, потому что провинция в этих процессах всегда на шаг отставала. А в 1990 году неформалы, которые желали противостоять Горбачеву, уже объединялись в партийные структуры. Активизм маленьких групп исчезал, когда группы становились большими, то есть партиями.

В движении политических неформалов я столкнулся со множеством людей не только разных политических взглядов, но и с разным видением общества и деятельности в нем. Мое видение мира чрезвычайно расширилось за один год. Я даже стал с другими активистами делать газету «Панорама», сначала о неформалах, а потом о политических движениях в целом. Но про себя я понял, что не могу заниматься политикой, хотя и предпринимал попытки. Даже в парламент РСФСР баллотировался, но неудачно. Опыт участия в движении неформалов для меня был переходом от подпольной диссидентской деятельности к работе эксперта, чем я и сейчас занимаюсь.

Молодым активистам сегодня не очень нужны советы людей вроде меня, потому что они живут в абсолютно другом мире. Мы жили в мире, где вещи, сегодня кажущиеся банальными, были настоящим открытием. Сейчас об этом порой даже смешно вспоминать. Тот активизм не был ориентирован на достижение политических целей, а на обретение представлений о мире, отличающихся от советских. А сейчас этого нет. Люди, которые сейчас приходят в 16 лет в какой-то политический кружок, знают о мире больше, чем мы тогда в 25-30 лет, живя в советской действительности. Поэтому я воздержусь от советов.

Под конец Перестройки занятия политикой не несли никакого риска. Хотя события августа 1991 года при ином исходе могли показать, что риски были достаточно велики. Когда Перестройка только начиналась, деятельность неформалов была опасной. Мы в те годы начинали работать на создание независимых от власти структур, которые ставили себе разные задачи: иногда исключительно социальные, иногда политические, несущие в себе заряд партийного строительства.

У моего участия в движении политических неформалов была еще доперестроечная история. В годы обучения в Московском университете я участвовал в неформальном кружке, который в шутку называю «Клубом 242 комнаты» по номеру комнаты в общежитии. Потом из него выкристаллизовалась подпольная группа, к которой примкнули люди не из университета. В апреле 1982 года  ее история вполне логично для тех времен закончилась арестом участников, в том числе и меня. А потом уже через год нас освободили по указу Верховного совета о помиловании. Так как опыт участия в подобной деятельности уже был, то было достаточно легко ее возродить в конце 1986 — в начале 1987 годов с гораздо меньшим риском.

В конце 1986 года я стал активно поддерживать связи с ребятами из «Клуба социальных инициатив». Весной 1987 года начались дискуссии на площадке Центрального экономико-математического института (ЦЭМИ) рядом с метро «Профсоюзная». Эти дискуссии дали толчок к созданию клуба «Перестройка». Он впоследствии раскололся. Из одной его части возник клуб «Демократическая Перестройка». Этот же клуб дал начало гражданской инициативе, которая сначала называлась «Памятник», а потом была переименована в «Мемориал». Сначала хотели поставить памятник жертвам сталинских репрессий, но потом инициатива была расширена. Тут нужно обязательно упомянуть Вячеслава Игрунова. Он первым сформулировал идею, что должен быть не просто установлен памятник, а организован целый комплекс с архивом, библиотекой, исследовательским центром. Собственно, эта идея частично и была реализована при создании общества «Мемориал», которое благополучно существует до сих пор. Это оказалась одна из самых долгоиграющих инициатив периода Перестройки.

Неформалами становились разные люди, их взгляды, как и само общество, сильно эволюционировали в те годы. Их объединяло недовольство положением, сложившимся в то время в обществе, которое заставило и власти пойти на обновление. Общим было желание реформировать советский социализм, хотя я тот политический режим социализмом не считал и не считаю, а вот представления о путях реформирования у всех были разные.

Когда в ноябре 1987 года ЦК предпринимал попытку сместить Ельцина с руководящих постов в Москве, то неформалами это воспринималось как повод подогреть общественные настроения. Но вокруг этого велись большие споры. Давление на Ельцина воспринималось как откат в реформаторских настроениях. И в следующем 1988 году согласия вокруг личности Ельцина в среде неформалов не возникло, потому что его поведение на XIX партконференции с покаянной речью произвело негативное впечатление. И только в конце 1988 года, когда началась подготовка к выборам народных депутатов СССР, Ельцин стал постепенно превращаться в единого лидера оппозиции. Тогда же произошло крупное несанкционированное шествие в его поддержку.

Именно в этот момент в движение неформалов влилось много новых людей. Это новое поколение было уже гораздо более проельцинским. Прежнее поколение неформалов к нему не переставало относиться со скепсисом. В лучшем случае хотели использовать его растущую популярность как оппозиционного лидера. Но к нему, как плоть от плоти представителю номенклатурного класса, относились с недоверием. Его не считали демократом ни по взглядам, ни по поведению. Но новая волна неформалов, гораздо более многочисленная, чем прежняя, принесла с собой убеждение, что демократия — это власть главного демократа.

Ельцин несомненно предал демократию. Это произошло не сразу, но несомненным подведением черты стал государственный переворот сентября-декабря 1993 года. В его результате была принята конституция, заложившего основания персоналистского режима. При Ельцине в силу разных причин он не был реализован в полном объеме — это случится только в 2000-е годы при новом президенте. Демократическое движение неформалов предали и многие его участники. Кто-то из них делал карьеру, кто-то искренне менял убеждения. Впрочем, это не новое явление. Для него в послевоенной Италии, когда политики резко меняли свои убеждения, даже появился специальный термин — трансформизм. Показателен пример одного из лидеров клуба «Община», одного из создателей Конфедерации анархо-синдикалистов, который путем долгой эволюции стал идеологом партии наиболее заскорузлой части российского капитала.

Демократическое движение неформалов проиграло, получив не то, за что боролись. В истории никогда не получается, что задумывается. Либералы победили демократов в то время, в том числе и левых. Важно отметить, что из неформалов в ельцинскую власть почти никто в итоге не попал, особенно в исполнительную. Хотя всё-таки о полном поражении сложно говорить, ведь кто-то уходил в оппозицию к Ельцину, а кто-то становился его сторонником. В среде последних тоже происходили расколы — например, «Демократическая Россия» распалась в 1990 году. Радикальный «Демократический союз» тоже раскалывался из-за поддержки Ельцина. Лера Новодворская отошла от него только после Первой Чеченской войны.

Левые не победили в ходе Перестройки по многим причинам. Сама власть до конца прикрывалась левой идеологией и фразеологией, чем очень дискредитировала идею. Немалую роль сыграл и международный контекст. Конец 1980-х — это пик подъема неолиберальных фундаменталистских рыночных идей. Эта гегемония сказалась на том, что они победили фактически повсеместно в странах бывшего советского блока в Европе. Левые разных толков оказались сильно отброшены. Падение СССР привело к тому, что неолиберальная волна продлилась больше чем 10 лет, после чего вступила в кризис, из которого не в состоянии выбраться.

В движении политических неформалов я получил первые навыки общественно-политической работы. Но, как говорил герой Оруэлла, надо работать еще больше. Те, кто сейчас начинают заниматься политическим активизмом, должны хорошо подумать, зачем они это делают. Не нужно обманывать себя и других. Если хочешь делать карьеру — это хорошо. Изменять мир — еще лучше. Но неплохо бы разобраться: ты больше любишь себя в политике или политику в себе. Важно быть готовым достаточно рано отказаться от иллюзий, проявлять максимум трезвости в отношении тех, с кем приходится общаться и спорить. Это нормально, что люди меняются, они имеют на это право.

Политический неформал — термин сложный, имевший разные коннотации и смыслы. С одной стороны, этим словосочетанием обозначали людей, которые хотели заниматься политической деятельностью, но не были вписаны в официальные структуры, существовавшие в то время: КПСС, ВЛКСМ, профсоюзы. Соответственно, они пытались создавать самостоятельные общественно-политические организации. С другой стороны, этот термин, неформал, мог означать людей, которые не участвовали в политике, но занимались культурой, просвещением, экологической проблематикой.

Опыт участия в неформальном движении сложился еще в брежневские времена, до Перестройки. В школьные годы я участвовал в создании левой организации «Отряд имени Че Гевары». В студенческие годы участвовал в неформальном коммунарском педагогическом движении.ъ

После возвращения из армии в 1986 году мы с друзьями создали организацию, которая называлась «Лесной народ». Она занималась в большей степени культурологической и педагогической работой, краеведением, организовывались походы и экспедиции. Но была и политическая составляющая деятельности «Лесного народа». В 1987 году произошла известная встреча московских неформалов, на которой была создана «Федерация социалистических общественных клубов», в которую мы как организация вступили. Еще через какое-то время, через год или два, некоторые члены ФСОК создали «Конфедерацию анархо-синдикалистов», в которую я вступил.

Разные общественные и политические силы, участвовавшие в Перестройке, решали собственные задачи. Я бы сказал, что неформалы были обмануты.

Неформальное общественное движение было использовано частью партийной номенклатуры, которая хотела провести и провела приватизацию под своим контролем, с помощью которой был создан олигархический капитал. Неформалы были нужны номенклатуре, чтобы оформить этот процесс: создать необходимый общественный шум и обеспечить поддержку. Номенклатура не разделяла демократических ценностей и использовала неформалов в своих интересах.

Я не воспринимал неформальное движение как основу для дальнейших занятий политикой. Я ставил перед собой задачу, чтобы в стране изменился общественно-политический режим. И действительно, он стал более демократичным и либеральным. На том этапе, когда начались общественно-политические перемены всерьез, в 1990 году для меня это потеряло интерес.

В начале Перестройки были декларированы гласность, демократизация, поэтому мне было интересно поставить на себе эксперимент: если я буду заниматься политикой, последуют ли санкции и репрессии? Если да, то всё, что говорил Горбачев, было только словами. Если же в итоге, даже не смотря на какое-то давление, прежних репрессий как в брежневские времена не последует, то тогда в стране действительно начались перемены. Мне казалось важным продемонстрировать это обществу — это было основой моего участия в движении неформалов. Когда стало ясно, что это правда, то лично для меня это потеряло смысл — задача была решена. С точки зрения психологии мне было интересно преодоление комплексов и страхов. Нужно было попробовать завоевать свои права. «В борьбе ты обретешь право свое», — как гласит известный лозунг.

По итогам я убедился в том, о чем знал по книжкам. Но реальный опыт важнее. Политика — это всегда манипуляция людьми, оппозиционная она или правительственная. Политика по определению должна быть таковой, потому что это борьба за власть. Человек, который занимается политикой, должен понимать, что он сам манипулирует людьми и им должны манипулировать. Не надо обижаться или переживать по этому поводу — это правила мира, в котором живут политики.

Я убедился, что политика как область деятельности лично для меня неинтересна.

Само понятие «неформалы» было придумано властью. Вернее, журналистами и, как сейчас бы сказали, политтехнологами, работающими на власть. Тогда этого понятия не было, но были разного рода инструкторы райкомов, обкомов и ЦК КПСС, которые занимались политической аналитикой и подготовкой сценариев и рекомендаций для власть предержащих.

Слово «неформал» имело важный политический смысл. Была необходимость провести двойную границу. С одной стороной, неформалов пока не нужно было включать в политическую жизнь; вывести за пределы общества; показать, что они не совсем правильные и легальные. Но, с другой стороны, четко отделить неформалов от антисоветчиков.

Появление неформалов фиксировало появление в СССР «серого пространства» — это уже не запрещено, но и не разрешено официально; не наказывается, но и не поощряется. Неформалы могли вести независимую деятельность, заниматься социальным экспериментаторством, за которым власть наблюдала не без интереса. Но результаты этой деятельности не легализовывались. Благодаря этому власть всегда могла вытеснить неформалов из общественной деятельности или наказать, назвать подрывными элементами. Или же, наоборот, втянуть в официальную политику.

Термин «неформалы» в политическом значении закрепился не сразу. Какое-то время это явление предпочитали называть общественной инициативой. А неформалами назывались представители различных молодежных движений, которые позже стали называть субкультурами. И только потом его перенесли на социально-политическую деятельность, где он и закрепился в новом качестве.

По факту это «серое пространство» между официальным обществом и антисоветскими элементами существовало всегда. Без него последние задохнулись бы в вакууме. Советское общество было далеко не тоталитарным и допускало какие-то полусвободные или свободные пространства, пока они не превращались в откровенно антисоветские.

Собственно, это — то, что мы делали в организации «Молодые социалисты», начиная с 1979 года, издавая самиздатовские журналы «Вариант» и «Левый поворот». «Молодые социалисты» пытались действовать в этом «сером пространстве», не становясь частью диссидентского движения, но при этом хотели быть независимыми по отношению к власти. Она этого не потерпела и вытеснила нас на диссидентское поле. «Молодые социалисты» были посажены в тюрьму. И, что характерно, в итоге помилованы без суда. В этом «сером пространстве» находилось довольно много людей, и далеко не с такой драматической биографией, как у меня, у Павла Кудюкина, Андрея Фадина.

Перестройка дала возможность расширить «серое пространство» и закрепиться на отвоеванных рубежах. Выглядело это так: нам дали поле шире, чем было прежде, и сказали, что не будут трогать. Но мы решили, что раз есть новые возможности, то мы их будем использовать по максимуму. «Серое пространство» разделилось, структурализировалось. Это была одна из задач неформалов — создать независимые квази-организации с программами, уставами, с постоянным членством. В итоге во время Перестройки уже не было по факту прежних неформалов из «серого пространства», а были незарегистрированные организации — клубы.

Слово «клуб» появилось по той же самой причине, по которой и слово «неформалы». Я не помню, кто его придумал первым, но самонаименование тогда очень бурно обсуждалось. Может быть, я придумал, а, может быть, Григорий Пельман. Большинство идей рождалось в дискуссиях, и кто первым придумал термин, потом установить было практически невозможно. Но само слово «клуб» было выбрано совсем не случайно. Во-первых, это организационная форма. Клуб может иметь членов, правление, устав. Во-вторых, это точно не партия. В-третьих, клуб всегда мог стать политическим. Держали в голове пример Якобинского клуба во времена Великой Французской революции. В-четвертых, это ассоциировалось с чем-то безобидным советским — клубы по интересам. Поэтому «клуб» идеально подходил для описания промежуточного состояния неформалов в советской системе.

В самом начале Перестройки неформалы боролись за демократизацию советской системы. В этом было ключевое отличие неформалов от диссидентов. Последние тоже отличались по идеологическим ориентирам: были либералы, социалисты, даже коммунисты, например, Рой Медведев. Но они были не сторонниками демократизации советской системы, а его полного демонтажа. Как это произойдет, они не знали, да и не очень в это верили. Их противостояние с советской властью было, прежде всего, моральным, то есть не для изменений системы, а для выхода за ее рамки. Движение неформалов было реформаторским, внутрисистемным, ориентированным на преобразования имевшихся тогда общества и власти, а также на сохранение в той или иной степени их базовых ценностей.

Но беда в том, что в реальности получилось всё полностью наоборот. Диссиденты, отвергавшие систему, не сделавшие ничего для ее разрушения, что бы они там потом ни говорили, достигли своих целей. А неформалы в итоге были использованы внутрисистемными элементами, чтобы с их помощью захватить власть и радикально изменить в свою пользу государство.

Роль неформалов в превращении Ельцина в лидера оппозиции не стоит преувеличивать. У неформалов не было единого мнения по этому поводу. Я помню свою собственную позицию. Мы пытались найти союзников, чтобы прорваться на серьезные политические позиции, но при этом сохранить собственный голос. Ельцин тогда показался очень удобной зацепкой для этих целей. С одной стороны, он был внутрисистемным человеком. С другой, он достаточно явно вступил с властью в конфликт. У него тогда не было никакой политической платформы. Ельцин вступил в политизированный, но в тот момент не до конца оформленный конфликт. Поэтому у неформалов был целый ряд иллюзий на его счет. Молодые люди пытались влиять на политических функционеров, противопоставляя себя и партийных либералов остальному руководству.

Это интересный боковой сюжет: борьба неформалов и либералов, объединившихся вокруг газеты «Московские новости». Эта борьба неформалами была полностью проиграна к середине 1990 года. В итоге они не завоевали никакой гегемонии, и сами оказались под гегемонией либералов.

На первом этапе политические неформалы, стоявшие на либеральной платформе, были очень небольшой группой. Но постепенно их влияние стало расти. Дело было не в том, что они стали расти численно. Гораздо важнее было, что они стали влиять на неформалов, которые не определились со своей идеологической позицией. Такое влияние было даже на левых, которые постепенно переходили на сторону либералов. Это было связано, прежде всего, с тем, что у либералов были средства массовой информации, как упомянутые «Московские новости».

Были и организационные расколы. В 1988 году на конференции по социальным инициативам вместо одной планируемой организации было созданы две. «Кольцо объединенных инициатив» так и не стало реально функционировать. А «Федерация социалистических общественных инициатив» (ФСОК) формировалась как четко идеологическое объединение левых. Она было неоднородной: там были анархисты из «Общины», создавшие впоследствии «Конфедерацию анархо-синдикалистов», был наш «Клуб социальных инициатив» и другие. Указанный раскол произошел из-за представления об организационных принципах. Люди, не пошедшие во ФСОК, были отнюдь не только правыми, не принимали идеи, что нужно иметь четко структурированную организацию. А ФСОК это подразумевала.

Первый выход неформалов на улицу произошел в конце 1987 года у метро «Улица 1905 года» — он был направлен против отставки Ельцина. Были немалые разногласия из-за этого выхода. Клуб «Община» разделился. Андрей Исаев, который впоследствии стал консервативным депутатом Думы, был сторонником радикальных действий: он считал нужным раздавать листовки, протестовать на улице. А Александр Шубин, ставший потом известным левым историком, был противником этих действий. Я на тот момент поддержал Исаева.

В 1988 году была известная акция на Пушкинской площади, которая издавна была местом протестов диссидентов. Тогда власть просто перестала их разгонять на какое-то время. Выходить на улицу было страшно, все боялись ответных репрессий властей. Когда они последовали, то они оказались не такими, какими их представляли. На фоне предыдущей советской истории, нахождение в отделении милиции в течение нескольких часов воспринималось как несерьезное. Тогда каждый новый выход создавал условия для новых более масштабных выходов.

Разные регионы имели разный уровень активности. Конференция 1988 года ставила задачу не столько собрать людей из разных регионов, сколько сформулировать некую карту социальной активности в стране. Мы тогда зачастую не знали, что происходит в стране. Интернета не было. Как-то немного это освящали центральные газеты вроде «Комсомольской правды».

Было несколько региональных центров. Например, Ленинград, где была давняя культура неформального движения, больше ориентированная на интеллектуальные дискуссии, нежели на политику. В Сибири это были Иркутск и Новосибирск. Очень активны были неформалы в Перми и Свердловске. Последний был тем более вотчиной Ельцина. Была еще Прибалтика, но это особая статья: местные власти там неформалов не просто терпели, а всячески поддерживали.

О роли неформалов в истории России пока что слишком рано делать выводы, потому что окончательно мы это поймем, когда кончится путинская эпоха. Движение политических неформалов было первой стихийной попыткой демократического формирования гражданского общества. Важно, что именно на низовом уровне. Сейчас мы под гражданским обществом подразумеваем различные организации, которые или имеют спонсоров, или учреждаются самой же властью. В эпоху Перестройки происходило спонтанное формирование гражданского общества самими гражданами для них самих же. И важно, что это делалось без денег и не ради денег. Надо сказать, что Советский Союз с очень дешевой инфраструктурой и часто совсем бесплатной, предоставлял огромное пространство для бескорыстной деятельности.

Капитализм эти возможности уничтожил, но не убрал необходимости в подобном бескорыстном служении. Когда постпутинская Россия войдет в период непредсказуемой реконструкции, то навыки бескорыстной работы на благо гражданского общества будут вновь востребованы. Другое дело, что люди вышли в тираж. Ключевые идеологи и организаторы неформального движения в конце 1980-х годов вышли из этого статуса. Они никогда не будут лидерами новых неформалов. Их задачей будет передать опыт.

Для меня опыт участия в движении политических неформалов был важен как акт социального самоутверждения. В начале Перестройки я сидел лифтером в подъезде, а в конце стал депутатом Моссовета. Правда, потом, после 1993 года, когда Ельцин уничтожил Советы, пришлось возвращаться в иное политическое поле. При этом у меня до сих пор возникает ощущение, что я сижу в подъезде. Хотя он стал больше, чем раньше. Это был прорыв в серьезную политическую деятельность.

Это не был самый счастливый период моей жизни. Было много суеты, мы делали вещи, которые не умели. Половина усилий тратилась не туда, куда было нужно. Но этот период нужно было пройти. Мы учились проводить собрания, писать документы, подбирать людей, распространять агитационные материалы. В обществе, которое не имело навыка публичной политики, приходилось постоянно «изобретать велосипед». Но другого способа создать гражданское общество не существовало: нужно было самим придумать и воплотить в жизнь вещи, которые давно возникли в других странах. Зачастую было неприятно это делать.

Сейчас принципиально иная ситуация. Сегодня сам по себе политический активизм не играет никакой роли. В конце 1980-х он был сам по себе ценен — в позднем советском обществе его не было. Простая раздача листовок была не просто поступком, а событием, которое меняло тебя и окружающих. Человек, который тогда начинал заниматься политикой, снимал массу табу для других, сформировавшихся за прежние годы. А сейчас, даже несмотря на риск из-за занятий политикой, он ничего не меняет. Сейчас ситуация гораздо более жесткая: вас просто могут начать бить или посадят. Советский ОМОН, в отличие от российского, не умел бить людей. Если вы дадите ОМОНу разбить вам голову, то общество вы не измените.

Поэтому принципиальная задача — вырабатывать стратегии для перемен в обществе и создавать широкие коалиции. Это должно привести к изменению общества в другом плане: создать понимание необходимости коллективных действий. Не организовать коллективное действие, а объяснить его необходимость. Молодые политические активисты сегодня должны сначала на интеллектуальном, а потом на практическом уровне преодолеть эту проблему. А действовать придется очень скоро.

Начиная с 1986 года в Москве начали организовываться неформальные политические клубы. Это просыпалось российское гражданское общество. В эти клубы вступали в основном интеллигенты: студенты, преподаватели вузов, инженеры. Собирались они по месту жительства, в ЖЭКах.

Примкнуть к движению политических неформалов было для меня естественным шагом. Я закончил исторический факультет, работал в Институте всеобщей истории Академии наук. Я исследовал политические партии и парламентаризм в западных странах и никогда не подозревал, что эти знания понадобятся мне в советской действительности: технологии избирательных кампаний, политической агитации, формулирование политических целей и организация коллективных политических действий. Эти знания оказались востребованы в конце 1980-х. Фактически я совершил переход от изучения теории к ее практическому применению.

Слово «неформал» мы использовали сами, а потом оно было подхвачено прессой. Это была наша защитная реакция. Мы подчеркивали, что мы не политическая партия и не принадлежим к организациям, ведущим подрывную деятельность. Неформалы организовывали диалог между обществом и властью.

Постепенно, входя во вкус, мы стали выходить на улицы и площади. Сначала несмело, но с каждым новым выходом в нас появлялось всё больше уверенности. Самые активные митинги были на Пушкинской площади в Москве, где мы начали прямую политическую агитацию за привычные ныне вещи: многопартийность, свободу слова, свободные выборы. Сейчас это элементарные вещи, но тогда это было в диковинку. Вокруг нас собирались люди, слушали наши речи, опасливо оглядываясь по сторонам, и расходились при первом появлении милиционеров. Но эти зерна падали на благодатную почву.

Первые относительно свободные выборы в 1989 году еще при формальной монополии коммунистической партии стали для нас политическим крещением. Мы, неформалы, поддержали своих кандидатов и поддержали главного партийного диссидента — Бориса Николаевича Ельцина. Он стал символом нашего достаточно умеренного, но всё-таки бунта.

Неформалы, конечно, выиграли. Другое дело, что они были оттеснены на второй план. В 1989-1990-х годах мы были главными в демократическом движении, к нам приходили помощники Ельцина — фактически его охрана из КГБ, оставшаяся с ним после опалы — и спрашивали нас: как нужно действовать? Мы были организаторами его политических действий. Мы в 1989 году провели Ельцина в парламент, и тем более в 1990 году. Наше неформальное движение «Демократическая Россия» выиграло выборы в 20 крупнейших городах Советского Союза, включая Москву и Ленинград. В общем, когда стало ясно, что демократия — это всерьез и надолго, бывшая коммунистическая номенклатура проснулась, отсидевшись за нашими спинами, вышла на первый план и постепенно заняла лидирующие позиции. Но считать это проигрышем я не готов. Это была естественная эволюция революционного движения: одни ее начинают, другие продолжают, а потом в конце концов выигрывают третьи.

Те, кто сегодня начинают заниматься политическим активизмом, не должны бежать вступать в какую-нибудь политическую партию. Есть движения, посвященные конкретным житейским проблемам. Например, экология. Очень важно социальное движение. Особенно сейчас, в связи с конфликтом в соседней Украине. Не менее важна защита исторических памятников. Эти движения —- отличная школа гражданского активизма. Если идти в партии, то долго придется быть на подхвате, быть обслугой лидеров. Это путь для циничных карьеристов, а не серьезных политиков.

Я был и политическим неформалом, и не политическим. Это были два параллельных жизненных процесса. Один был связан с попыткой участия в спасении старой Москвы, в частности палат Щербакова в Лефортово. Политическая неформальная деятельность была связана с поиском правды и самого себя, что предполагало гражданскую позицию.

Тогда не было строгого разделения между политической и неполитической неформальной деятельностью. Под политику подпадало очень много занятий, которые сейчас относятся к обычному волонтерству. Тогда было непонятно: можно ли считать защиту старой Москвы не политической, или нет, религиозные поиски — политическими, или нет.

Три студента исторического факультета Педагогического института имени Ленина Шубин, Исаев и Гурболиков вернулись из армии в середине 1980-х. У нас завязалась дружба, мы начали обсуждать различные болезненные вопросы истории. У меня было до этого "классическое правильное" представление о советской и досоветской истории. Еще служа в армии, — а мне повезло служить в интеллигентной среде, — я услышал о религиозных поисках Толстого и Рерихов. Из-за этого имел разговор с представителями КГБ. Я понял, что не атеист, и впервые осознал, что это преследуется. А, общаясь с Шубиным и Исаевым, я узнал о политическом терроре, который организовал Ленин. Я узнал о социалистах, которые не совпадали взглядами с Марксом. Мы общались со свидетелями расстрела в Новочеркасске в 1962 году. История для нас стала другой.

А затем задавался вопрос: «А что же тогда делать с современностью?». Я тогда больше ориентировался на религиозные поиски, а ребята - преимущественно на историко-политические. Благодаря им я пережил шок от того, что узнал об истории страны.

Мы не были революционерами, но искали альтернативу, которая помогла бы обществу развиваться иначе. В какой-то момент мы узнали, что есть другие люди, которые думают в подобном ключе — политические неформалы. С ними завязалось общение, дружба, возникли разногласия. Благодаря этому формировалась наша особая позиция.

Наш клуб мы назвали «Общиной» из-за симпатий к коллективизму. Мы исходили из убеждения, что человеческое общество строится на основе самоуправляющихся коллективов. Из них должна была формироваться не столько власть, сколько координация между этими коллективами – общинами. И на самом деле наш клуб был, как я сейчас понимаю, в некотором роде религиозной общиной. Мы придерживались истовой веры в наши идеи. Нас в клубе было 30-40 человек.

«Общину» посещали студенты, которые приходили после организованных нами ролевых игр. Многие пришли после комсомольской кампании 1986-1987 годов. Ее нужно крупными буквами вписать в историю Перестройки. Это была одна из последних попыток реформировать комсомол. Тогда неформалы предложили свое видение этой проблемы. Многие комсомольские функционеры были удивлены, другие обратили внимание на неформальное движение. «Община» рассказывала о своем видении путей реформирования комсомола, распространяла листовки.

Первым опытом выхода «Общины» на улицы стал сбор подписей против, как мы подчеркивали, несогласованной с москвичами отставки Первого секретаря горкома КПСС Бориса Ельцина в 1987 году. Был организован небольшой пикет у метро «Улица 1905 года», на котором ключевые роли пришлось исполнять мне и ленинградцу Алексею Ковалеву, который тогда активно занимался защитой памятников истории в родном городе. Он тогда приехал специально, чтобы принять участие в уличной акции. Эта акция была искренней попыткой борьбы против решения всех вопросов сверху. Мы хотели обратить внимание, что город тоже должен иметь какую-то автономию. Так как мы действовали в рамках закона, то видели разную реакцию. Прохожие относились доброжелательно. А вот у подходящих к нам милиционеров было видно, как росло количество звездочек на погонах, пока в конце концов заместитель городского управления МВД не приказал нас увезти в отделение. Там с нами с неподдельным интересом поговорили и отпустили.

В 1988 году важной акцией стало шествие по улице Горького к редакции газеты «Известия». И там состоялась большая акция. У моей мамы до сих пор сохранилась реклама подписки на «Известия», на которой изображен я, машущий кулаком на фоне большой толпы. Что тогда говорил — не помню. Исаева задержали.

Мы четко размежевались с «Демократическим союзом», где лидером была Валерия Новодворская, которая с большевистским задором агитировала за западный путь и полный демонтаж советской системы. «Община» была социалистическим клубом, но мы спорили с другими социалистами, которые желали установления парламентской демократии. Но среди неформалов политические конфликты не означали конфликтов между людьми.

Очень важны были доверительные отношения. Так, в 1989 году, когда создавалась «Конфедерация анархо-синдикалистов», Исаев работал в школе педагога-новатора Тубельского, который разрешил нам организовать учредительный съезд прямо в школе в выходные дни. Многие делегаты там и жили. Некоторые устраивали попойки там же, подставляя «Общину», которую считали не слишком бунтарской. К сожалению, и такое случалось, хотя мы стояли на одних и тех же позициях.

Мы тогда отказывались видеть недостатки и в себе, и в оппонентах. Казалось, что мы соберемся вместе и у нас всё получится. Но поскольку человек несовершенен, несовершенны наши идеи. Нам тогда казалось, что люди будут собираться в общины и трудиться на общее благо, хотя люди часто не могут собраться убрать мусор во дворе. Тогда казалось, что мы якобы добровольно навязываем людям тотальную идею решения наших проблем. Но такой идеи нет.

От политики меня стало отталкивать присутствие общей злобы. Это произошло не в один день. В течение 1990-1992 годов я постепенно разочаровывался в идеях и в политических организациях, в отношениях среди политиков. Потом я понял, что их в принципе не может быть. Но тогда это было именно разочарование в политиках и в политике. Позже я разочаровался и в анархизме.

Движение политических неформалов было большим социальным лифтом. Это понимали тогда кураторы неформального движения от ВЛКСМ. Многие из них относились к нам с симпатией. Потом были выборы, в них кто-то участвовал и побеждал. Кто-то, как я, пошел совсем в другую сторону, но полученный тогда опыт помогал мне в дальнейшем. Например, в запуске журнала «Фома» мне очень пригодились навыки самиздата, которые я получил в неформальном движении. Исаев тоже пошел в другую сторону, но отнюдь не по тем причинам, которые ему приписывают. На мой взгляд, он сделал правильный выбор. Мы могли превратиться в «бесов», описанных Достоевским, а он не захотел такого пути.

Мне сложно рассуждать: победила ли страна от наших действий. Я всегда поражался интуиции Андрея Исаева. Когда мы поехали в 1989 году в Прибалтику для обмена опытом по приглашению местных народных фронтов, побывали в Каунасе на большом митинге на Замковой горе. Там несколько людей попытались обратиться к народу просто на русском языке, и поднялся дикий свист. Но я был всё равно радостно возбужден от огромного количества людей. А Андрей был очень мрачный после митинга и только говорил: «Это фашисты».

Молодым активистам желаю не увлекаться любой идеей, обещающей всеобщее счастье и считающей, что «человек — это звучит гордо». Нужно понимать, что вера в человека без понимания, что люди разные и нет единого рецепта для всех, что невозможно всех за уши притянуть к счастью, ошибочна. Иначе у вас всегда будут враги, которых вы будете хотеть уничтожить для якобы всеобщего счастья. Ради абстрактного счастья всех вы будете ненавидеть вполне конкретных людей. А на ненависти ничего построить нельзя. Всем людям нужно оставлять свободу выбора.

Участие в движении политических неформалов в Перестройку было общественно-политическим, частично оппозиционным хобби. Еще за несколько лет до 1985 года подобные занятия были опасны, часто сулили достаточно серьезные репрессии со стороны властей. Благодаря лично Михаилу Сергеевичу Горбачеву в годы Перестройки общественно-политическое хобби перестало быть опасным. Популярно мнение, что свобода пришла с Ельциным. На самом деле, он ничего выдающегося не сделал на этом пути; если только закрепил. Свободу нам дал Горбачев. Это была свобода, данная «сверху»: высказываться, заниматься общественными инициативами, публично делиться мнениями по политическим вопросам, собираться для их обсуждения, не боясь репрессий.

До Перестройки я был законспирированным оппозиционером: тайно выпускал самиздат, распространял запрещенные книжки. Когда этим стало возможно заниматься легально, то я принял участие в деятельности некоторых организаций. Параллельно я продолжал работать в музее. А вообще, я встретил Перестройку как и подобает представителю «поколения дворников и сторожей», работая сторожем на складе сантехники в Филях.

Моей основной организацией был «Клуб социальных инициатив». Среди его лидеров можно назвать Глеба Павловского, Григория Пельмана и Бориса Кагарлицкого. Члены клуба ставили своей задачей установление конструктивных отношений между обществом и властью для реформирования общественно-политического строя и внедрения в практику различных передовых для того времени идей. Особенно это касалось тех идей, которые возникали у самой власти, но по разным причинам она не могла их осуществить без давления снизу. Мы добивались демократизации общества, отказа от тоталитарного режима.

Другое дело, что у клуба не было никакой написанной программы: кто-то среди нас, например, Кагарлицкий, были убежденными социалистами; кто-то анархистами. А, например, Пельман считал себя троцкистом. Если обобщить, то мы были «новыми левыми» во множестве вариаций этого термина. Например, когда «Клуб социальных инициатив» характеризовали как «новых левых», то Игрунов говорил: «Ничего подобного! Я "новый правый"!». Отчасти это была шутка — он не был «новым правым», таким как западные неоконсерваторы, — этим подчеркивался плюрализм нашей группы.

Нашими противниками мы считали КПСС или, по крайней мере, ее консервативную часть, персонифицированную в лице Егора Лигачева. В то время поддерживать Горбачева среди неформальной молодёжи было не очень модным. Я помню только одного сторонника идеи поддержки лидера КПСС в среде неформалов — Глеба Павловского. Может быть, это был еще отчасти Игрунов. Другой частью наших противников было общество «Память» и родственные ей организации, пытавшиеся скрестить дореволюционную Россию со сталинизмом.

Лично я в то время, как выходец из околодиссидентских кругов, считал своими союзниками радикальных противников режима.

Я считаю, что в те годы сильно заблуждался, не поддерживая Горбачева. А Павловский и Игрунов, защищая его, исторически оказались более правы в своих трезвых оценках.

Попытку использовать выборы в Совет народных депутатов для оказания влияния на власть сейчас я считаю в принципе правильной. Но я выступал против чрезмерного слияния с одной из правящих группировок — группировкой Ельцина. Это было слишком поспешным. Это слияние стало одним из ключевых факторов, погубивших демократическое движение. Группировка Ельцина в итоге стала ассоциироваться не с демократическими устремлениями, а с людьми, приватизировавшими народную собственность — «новыми русскими». Подчинение Ельцину было ошибочным, но, видимо, без этого обойтись было нельзя. Нужно было быть более осторожными.

До этого неформалы активно способствовали демократизации общества, которая проводилась Горбачевым. Именно благодаря этой деятельности посаженные Горбачевым семена дали всходы.

Опыт участия в движении политических неформалов был моим политическим взрослением. Ну, ещё компьютером научился пользоваться. Нужно заниматься политическим активизмом, участвовать в выборах, хотя Путин их отменил. Нужно заниматься политикой в любой свободной зоне, чтобы сдвинуть процессы в направлении расширения демократических свобод и формирования гражданского общества. И не бояться ошибок, но по возможности их избегать.

В годы Перестройки быть политическим неформалом означало быть не пассажиром, не безучастным свидетелем событий. Неформалы воспринимали сигналы, которые исходили от реформаторского крыла КПСС во главе с Михаилом Горбачевым, и стремились на них отреагировать социальной и политической инициативой.

Мы были романтиками в изначальном, лучшем смысле этого слова. Это был романтизм демократической революции, верящий, что инициатива неформальных клубов и объединений — это ростки того самого народовластия, о котором стал говорить Горбачев. Мы хотели оказывать влияние на принимаемые властью решения в сфере многосекторной экономики, в организации рыночного хозяйства, развития многопартийности.

Я, будучи специалистом по странам Восточной Европы, был убежден в важности участия в Перестройке «снизу», так как исследовал процессы, происходившие в Польше, Чехословакии, Югославии, Венгрии.

Мне повезло быть частью академического кластера в районе метро «Профсоюзная», который включал в себя 12 институтов: ИНИОН, ЦЭМИ, Институт социологии, ИЭМСС, в котором я работал, ИМЭМО, возглавляемый в то время Примаковым, Институт экономики, Институт Дальнего востока и другие. Эта была советская «силиконовая долина», состоявшая из светлых обществоведческих мозгов. Там было очень плотное общение, центром которого был ИНИОН, где нами массово читалась литература с грифом «ДСП» — для служебного пользования. Кстати говоря, под этим же грифом там была опубликована моя книга о неформалах в 1987 году.

Как-то я разговорился с Игорем Минтусовым и Глебом Павловским о том, что есть идея создать клуб межпрофессионального общения и действий. Ключевым было, конечно, слово «действие». Сделать это планировалось при Всесоюзном экономическом обществе. Мы договорились с его руководителем, доктором Перламутровым, который сидел в ЦЭМИ.

Кстати, эта наша «силиконовая долина» погибла только сейчас. Институты РАН превратились в слабое звено, где сидят преимущественно старые кадры. И вот последний пожар в ИНИОНе, абсолютно жуткий — это печальная жирная точка в истории советской «силиконовой долины».

Итак, мы создали этот клуб. И назвали его «Перестройка». Это было время, когда писатели, обществоведы собирали полные залы. Помните знаменитый эпизод из «Заставы Ильича» Хуциева, в котором показан вечер в Политехническом музее с участием Ахмадулиной, Вознесенского, Окуджавы и других? Это было похоже на возрождение тех самых шестидесятых. Поэтому создание «Перестройки» и проводимые ей лекции и семинары привлекали феноменальное количество людей.

Тогда мне сильно пригодился опыт создания в черненковско-андроповские годы в моем ИЭМСС киноклуба. Я одним из первых показал фильмы Вайды, Золтана Фабри и других представителей золотого фонда кинематографа стран Центральной и Восточной Европы, которые были недоступны советским гражданам. Я получал их у своих знакомых в Венгерском посольстве. И, я показывал запрещенного польского «Человека из мрамора» на венгерском языке, переводя его синхронно. Туда приходили люди толпами. И этот киноклуб для меня стал предтечей клуба «Перестройки». В этом клубе я стал президентом.

На наши семинары мы приглашали иностранных гостей. Например, моего знакомого, американского историка Стивена Коэна. Он рассказывал о Бухарине. В середине 1980-х годов людей интересовала внутрипартийная демократия 1920-х годов, о которой долгие годы нельзя было говорить. Кстати, благодаря тому вечеру, на котором обсуждалась роль Бухарина в создании советской конституции, я заинтересовался конституционным правом.

Сам я внутри «Перестройки» организовал семинар «Модели социализма». Он стал собираться в помещении парткома на первом этаже здания ИЭМСС. Партком тогда возглавлял молодой и прогрессивный парторг Александр Некипелов, ныне вице-президент Академии наук. Он позволял с разрешения главы института Богомолова проводить этот семинар, на которой приходили какие-то странные молодые патлатые и бородатые неформалы и диссиденты.

На этом семинаре сформировалось ядро из меня, Кудюкина, Янкова, Фадина, которое стало фундаментом для создания в январе 1989 года Социал-демократической ассоциации, а затем и Социал-демократической партии. Жириновский утверждает, что ЛДПР была первой партией. Ничего подобного! Он приходил к нам и предлагал возглавить нашу партию. Но факт остается фактом, первой независимой партией была «Социал-демократическая партия Россия», созданная на базе интеллектуалов, посещавших семинар «Модели социализма» клуба «Перестройка». Вот так произошел переход от общения к действиям. И некоторые из нас в марте 1990 года избрались депутатами.

В годы Перестройки существовало два типа политических активистов. Были те, к которым я отношу и себя — умеренные реформисты. Эти люди понимали, что наша цель заместить авторитарную Перестройку сверху движением социальных инициатив снизу, выйти на выборы и реформистским путем поменять конституционный строй. Но это не предполагало демонтаж Советского Союза — речь шла о глубоком реформировании.

В 1988 году проводилась XIX партконференция. Мы как социал-реформисты, которые не состояли в КПСС и не были на прикорме у Севастопольского райкома Москвы, подготовили альтернативную программу действий и обратились к партконференции с «Демократическим наказом». В нем было описано, что надо делать для реформирования страны. И, если хотите, положения этого документа в итоге легли в основание Декларации о суверенитете РСФСР, принятой 12 июня 1990 года. «Демократический наказ» был первым большим документом о реформировании, а не демонтаже советского государства.

На этом фоне совершенно иные процессы происходили в Прибалтике, Украине и Закарпатье. В Москве люди социализировались посредством осознанного политического, гражданского действия. В национальных республиках был избран наиболее примитивный путь политической социализации — национализм. Они рассказывали, как их угнетала Россия, как у них зажимается титульная нация. К ним добавлялись и действовавшие в Москве наши революционеры, требовавшие не реформ, а революции. Ярчайший пример — Новодворская. От нее недалеко ушли люди, создавшие «Демократическую Россию». Мы, социал-демократы, старались размежеваться с этими радикал-демократами.

Но, к огромному сожалению, на улицах все чаще звучали лозунги, отличавшиеся радикализмом. В итоге это добило Советский Союз. ГКЧП, конечно, всколыхнуло это радикальное движение. А Ельцину так и не удалось взять на себя функции Горбачева и довести новый союзный договор до подписания. Результатом стало создание СНГ, похоронившее СССР. Сейчас мы видим результаты тех действий.

Молодые люди должны осознано участвовать в общественно-политических инициативах, которые носят не революционный, а реформистский характер. Такое политическое действие намного более органично, потому что оно учитывает реалии. Очень важен и просвещенный патриотизм. Нужно заниматься реформированием не в ущерб национальным интересам. Именно исходя из этих позиций я встал на сторону Верховного Совета осенью 1993 года. Противники этого подхода тогда утверждали, что в Белом доме собрались «красно-коричневые», что это было блефом. Та катастрофа отбросила нас очень далеко в смысле неуважения к конституции и закону. Если тогда можно было легко убрать основной закон и две ветви власти, то о чем дальше можно было говорить? Нужно быть готовым к действиям малыми и средними шагами. Нужно учитывать народ и его ментальность.

Я жил в Одессе. Бывал в Москве только наездами. Я стал одним из основателей «Клуба социальных инициатив». Эта организация была попыткой сконцентрировать всех политически активных неформалов и даже, скорее, вообще всех активных, интересующихся политикой людей.

В самом начале Перестройки мне не хотелось иметь дела с неформалами. Это была пионерско-комсомольская активность, мало мне интересная. Я был человеком, который думал о трансформации системы, заглядывал в будущее на лет 20-30 вперед, а эти ребята непонятно чем занимались. Перелом для меня наступил, когда я понял, что очень много людей начало интересоваться общественно-политическими проблемами и захотело втянуться в эту деятельность. И на этом этапе «Клуб социальных инициатив» уже вовсю собирал людей и втягивал их в политику. Создавалась целая сеть неформалов по всей стране.

Будучи представителем поколения диссидентов, мне хотелось подтянуть представителей этого движения к неформалам. Но большинство из них отстранялось. Одни считали, что Перестройка — это не всерьез, это витрина для Запада, за которой будут сохраняться политические аресты и лагеря. Другие считали, что система простоит еще тысячу лет. Третьи были уверены, что движение неформалов — это движение провокаторов. По большому счету, из околодиссидентской среды к неформалам примкнули только «молодые социалисты», которые и в свое время были больше похожи на неформалов. Для них была ближе комсомольская среда.

Неформалами были люди, воспитанные внутри системы, ориентировавшиеся на социализм. Они были конформистами, прежде всего. Когда я и диссидент и неформал Самодуров создавали «Мемориал», последний предложил поставить памятник реабилитированным жертвам сталинских репрессий. Для меня было совершенно очевидным, что зло лежит в революции 1917 года. Я настаивал, что нужно восстановить добрую память о всех гражданах, реабилитированных и нереабилитированных, даже выступавших с оружием в руках против советской власти. Я обращался к народам СССР, а Самодуров обращался в ЦК КПСС.

Ленинградская активистка Зелинская меня убеждала, что нужно поставить памятник только реабилитированным. Она настаивала, что нужно двигаться медленно, чтобы постепенно закрепляться. Но уже тогда памятники жертвам сталинских репрессий были прошлым днем. Нужно было готовить новую ментальность для новой страны.

Не было никакой платформы у «Клуба социальных инициатив». Все люди там были очень разные. Поначалу это была затея Георгия Пельмана, который хотел собрать всех: и шахматистов, и кошатников, и интересующихся политикой. Но Глеб Павловский повлиял на более рациональную трансформацию этого клуба.

Моя личная платформа отличалась от идей остальных членов клуба. Я видел, что страна разваливается, и мне это хотелось предотвратить. Мне хотелось собрать интеллектуалов, чтобы они вырабатывали программу, которая позволит стране меняться, но не разрушаться. Было ясно, что реформы, которые не имеют ясной программы и лидера, способного ее реализовать, рано или поздно приведут к революции. Разрушение нашего государства означало не просто смену режима, а ликвидацию всей страны. С целью предотвратить подобное развитие событий я приехал в Москву. Занимался этим, надо сказать, неудачно. Мало было тех, кто считал развал страны неизбежным в той ситуации, хотя до него оставалось в 1987 году всего четыре года.

Роль неформалов в превращении Ельцина в антигорбачевского лидера если есть, то ничтожна мала. Анархисты Исаев, Шубин и социалист Кагарлицкий поддержали Ельцина в 1987 году. Об этом шло много дискуссий, но сама эпоха подталкивала к поддержке Ельцина. Я лично был с самого начала его противником: мне не нравились его идеи, его поведение, его решения. Но уже в 1989 году я был вынужден вести переговоры с ним, Афанасьевым и другими лидерами Межрегиональной группы депутатов. Я смирился тогда с тем, что Ельцин становится лидером общественного движения.

Помню такой момент. В Лужниках состоялся большой митинг в 1989 году, который я координировал. И я даже приложил усилия, чтобы Ельцин выступил. Потому что меня приводило в ужас, как толпа неистово реагировала на Гдляна и Иванова (следователи по самому крупному коррупционному делу 1980-х — «Хлопковому» — last30). В этом был жуткий энтузиазм разрушения.

У меня были прекрасные отношения с учеными из Социологической ассоциации. Я способствовал появлению первых в СССР социологических курсов, которые выдавали диплом социолога. Организовывалось множество встреч, которые расширяли круг неформалов. Я приглашал людей к себе на чай, выбирал только тех, кого хотел. Мы общались на важные темы. Дело в том, что если неформалы собирались вместе, то любой клуб тратил много времени на выработку устава и регламента, а до важных вещей часто не доходило. На моих чаепитиях встречались социологи, шестидесятники, диссиденты и неформалы. Благодаря этому я выполнял функцию посредника между разными социальными группами.

Важным элементом моего посредничества была редакторская деятельность в авторитетном журнале «Век XX и мир», где я собирал авторов со всего Советского Союза. Благодаря этому мне удавалось связывать очень разных интеллектуалов.

Только в конце 1987 года на региональном уровне начинают появляться неформалы. В балтийских республиках начали формироваться народные фронты, но они ставили сепаратистские цели. В 1988 году круги пошли от Армении. Остальные неформальные клубы по СССР были очень мелкими. В 1987 году мы насчитывали всего пару десятков таких, даже если там был всего один активный неформал. А к началу 1989 года их было уже около двух тысяч. В «Веке XX и мире» я делал ряд материалов о них.

В итоге на Съезде народных депутатов я соединял людей из разных республик. Но в этот момент уже заканчивалась неформальная эпоха, а начиналась политическая. Страна изменилась. Неформалы сильно постарались, чтобы реабилитировать наиболее радикальные взгляды диссидентов на трансформацию системы. С другой стороны, неформалы создали сеть для будущей политики. Москва демонстрировала тогда, что можно делать политику и на региональном уровне. Из среды неформалов выросло много людей, которые сильно повлияли на политику последующих тридцати лет. Румянцев заложил основы конституционного строя. Или тот же Станкевич, направленный в движение неформалов партией, был известен в свое время.

Я оборву знаменитую цитату, где ее обрывали все школьные учебники: «Учиться, учиться, учиться!». Не коммунизму, как там дальше следовало, а знанию собственной страны и ее народа. Молодые активисты должны иметь весь огромный багаж человечества за своими плечами, иначе вся их деятельность обречена.