новости:

11.02.2016
Ольга Брейнингер
Новости проекта

Мы продолжаем представлять авторов первого выпуска "Альманаха-30". Вторая из них – писатель Ольга Брейнингер. Она расскажет о себе сама.


Я родилась в 1987 в Казахстане, в городе Караганда, в русско-немецкой семье. Русская часть семьи – с Алтая, немецкая – из тех немцев, что были депортированы с Волги во время сталинских этнических чисток. В Караганде прошли самые счастливые годы моей большой семьи, которую мне пришлось покинуть, как это и должно случиться однажды, в поисках самостоятельности. Я долго жила в Москве, была иммигрантом в Германии, проживала маршруты Кафки в Праге и брала на себя ответственность за студенческие протесты в Оксфорде. Сейчас я живу в Бостоне, пишу докторскую диссертацию о Северном Кавказе. У меня за плечами передвижения по всему миру, много счастливых секунд, потерь, преображений и моментов, которые одновременно хочется навсегда забыть и не забывать никогда. Но все самое главное и интересное - впереди, и об этом пока рано говорить.


В 2014 году я пережила аддероловый передоз. Помню я это довольно смутно. В два часа дня я зашла в одну из аудиторий школы государственного управления Кеннеди в Гарвардском университете. Мы разбирали систему сдержек и противовесов политико-правовой теории, и я должна была давать презентацию.


Так получилось, что презентация оказалась провокацией, хотя у меня в планах этого и близко не было. В то лето, в антропологический экспедиции на Северном Кавказе, я читала книгу Литтелла “Чечня. Год третий”, где он пишет о разных схемах финансового распределения и сравнивает коррупцию с trickle-down eсonomics. Наивная сила и убедительность этого сравнения так поразили меня, что я пришла в класс, наполненная просветительским пафосом и желанием добраться до сути вещей. Дома я набросала на компьютере пару схем и вывела их на экран для сравнения. «Это, - сказала я, - то, как работает государственная власть. А это – то, как работают схемы отмывания денег. Почему эти два механизма, между которыми так много общего, столь различны в нашем понимании? Что заставляет нам признавать власть одного и отрицать другое, безоговорочно воспринимать что-то как благо, а что-то – как социальную катастрофу?”

Это чувство, наверное, хорошо знакомо одиозным политикам или плохим спикерам: аудитория молчала. Я хорошо знала главное правило публичных выступлений: если что-то идет не так – шути. Шути несмешно, неловко и не ожидая смеха от аудитории, просто иронизируй и заполняй тишину. Но я почему-то вышла из аудитории, и длинный коридор расплылся у меня перед глазами.


Последние несколько лет я занималась теорией национализма, которая меня разочаровала, теорией постколониализма, что разочаровала не меньше, теорией модернизации (показалась гибче), культурной зависимости, все это оказался обман, потом культурным империализмом, миросистемным анализом. Я тасовала одни и те же вопросы, как колоду карт, бесконечно гоняясь за ответами. И вот однажды посреди одержимости интеллектуальных тупиков, бессонных ночей и пропущенных дней вдруг забрезжил свет. Все нити стали завязываться в один клубок, вопросы словно бы закольцевались, и мне показалось, что я, наконец, все поняла. Что я знаю, как все устроено. В пятницу вечером я вошла в свой офис на Кэмбридж-стрит, 1730, открыла чистый Word-документ и решила написать роман – здесь и сейчас, поставив всю остальную жизнь на стоп. В душе тлели вдохновление, протест и гнев; а на столе передо мной были все вопросы поколения и полная банка таблеток аддерола.


Я глотала их одну за другой снова и снова и снова, потому что угнаться за той мыслью, что рассказывала, как и что связано в мире было слишком сложно; потому что для того, чтобы бороться со начинавшимся сниться желанием спать иначе было невозможно; потому что чувство голода отвлекало и потому что только аддерол давал возможность сосредоточиться целиком и полностью на единственном, что было по-настоящему важным: рассказать.

Через три недели последняя строчка была дописана. Пора было возвращаться к обычной жизни, и я решила идти в школу Кеннеди и делать презентацию. Не помню, о чем именно я думала, стоя перед молчащей аудиторией. Может, о том, что я во всем ошиблась. Или что вдруг страшно устала. Или что в юности перечитала Сервантеса. А, может, о том, что попытка понять, что и как устроено в мире, неизбежно обречена на крах, потому что рано или поздно все сводится к тому, что ты сталкиваешь в уме две противоположных вещи и понимаешь, что ответ – это как отталкивающеся магниты, с силой которых нужно смириться. Что ответ – это всего лишь твой выбор называть вещи определенным образом, и ответ не связан с реальностью. И еще – что поиска ответа неизбежно приводит к саморазрушению потому, что потеряв ощущение целостности мира, сложно продолжать все так, как было до этого.

Когда я пришла в себя в отделении скорой помощи, меня спросили, принимала ли я что-нибудь. Я соврала, что у меня анорексия, и меня отпустили домой. На восстановление ушло много времени. А когда я, наконец, смогла вернуться в класс, все или делали вид, что ничего не помнят, или правда не помнили. А, может, все на самом деле было не так, как представлялось в моей памяти. Сегодня так сложно уследить за тем, что было на самом деле, а чего не было.

Уверена, вы и сами понимаете, что эту историю я тоже выдумала.


Поколение тех, кто сегодня “отвоевывает” свою интеллектуальную нишу на пространстве России, бывшего Советского Союза, да и, в общем-то, во всем мире - это поколение молодых людей со “встроенным” ощущением кризиса. Если для наших старших коллег по перу, ставших свидетелями краха СССР, определяющей была травма потери, распада мира, перехода от пусть даже относительно периода стабильности к неопределенности - то нынешнее поколение – это то, чье становление всегда сопровождалось социальными катаклизмами и разрушениями, ощущением нарастающего мирового хаоса. Лейтмотивом детства было смутное понимание того, что где-то там, в Чечне, всегда идет война, что вроде бы совсем недавно существовал какой-то Советский Союз, но почти одновременно с нами его не стало, а осталось только бесконечное эхо из слухов, споров, ненависти и ностальгии. Террористические акты в Москве и по всему миру, Норд-Ост, Беслан, 9/11, Майдан, ИГИЛ, крушение самолетов, недавние события в Париже, Бейруте – это единственный мир, который мы знаем.

Постоянное нарастающее ощущение экзистенциального хаоса, как ни странно, не всегда вырастает в остро-социальную прозу. Иногда страх и ощущение распада мира переходят в обманчиво хрупкие текст с глубоким дном. Основная черта литературы нового поколения, на мой взгляд – это отчаянная попытка определить, «отвоевать» свое место во времени и пространстве вне зависимости от каких бы то ни было внешних обстоятельств - политических курсов, глобальных переворотов и прочих событий мировой истории.


Темы и вопросы, которые меня интересуют, во многом перекликаются с заявленными создателями проекта “Последние тридцать”. Место человека в глобализированном мире, поиск своего я, метание между формой и содержанием, настоящим и поддельным, и ощущение безграничного мира, который открыт и страшен этой открытостью. В Альманахе появится второй рассказ из цикла “When Mona was still there” – о героине Моне, американке с русским корнями.


Мона больна в некотором смысле «модным» в США биполярным расстройством, симптоматичной болезнью нашего времени, проявляющейся в разрыве человека с самим собой. История Моны – это помещенная в самые будничные, бытовые обстоятельства история о постоянных попытках выхода за границы своих возможностей, об ощущении, что вызовы времени огромны и требуют практически превращения в Сверхчеловека – и о постоянном сомнении и недоверию к правилам и ценностей мира, в котором мы живем.


Антон Секисов, Сергей Простаков и Сергей Карпов придумали яркий и новаторский проект. Новый подход к феномену русского литературного журнала, замена сложных и громоздких издательских конструкций форматом small media, а также поставленная Альманахом-30 задача культурного самоанализа и самооценки, определения ключевых тенденций и вопросов последних десятилетий – это чертовски здорово.


Тридцать авторов представят тексты, обрисовывающие контуры эпохи. Возможность поделиться ими с читателями, вызвать интерес, удивление или отрицание, спровоцировать дискуссию или найти согласие – это и есть та интеллектуальная работа по осмыслению современности, которой требует время.


[ 11.02.2016 ]

Поделиться
в социальных сетях:
просмотров: 2055

читайте также:

16.02.2016
Мероприятия

Проект “Последние 30” встретился с одним из основателей сети тайм-кофеен Jeffrey’s Coffee Алексеем Каранюком, который поделился своими ожиданиями от начала нашей совместной кооперации. Он рассказал о роли спонтанности в бизнесе, пользе и вреде санкций и эпохе справедливости.


Как вы стали бизнесменом?

Несколько лет назад я жил в студенческом общежитии, в котором познакомился с Алексеем Мироновым, который стал моим хорошим другом. Я понимал, что с этим человеком можно начать заниматься бизнесом. Но сразу это сделать не получилось.

После окончания учебы пошел работать в финансовый сектор, где проработал три года. В какой-то момент я понял, что это не мое. Самым неприятным в той работе было то, что от меня ничего не зависело. Это сильно демотивировало: казалась, что вся моя работа идет в стол, я не видел реальных результатов моих усилий.

Все это время я продолжал общаться с Алексеем, который активно занимался бизнесом. Время от времени я ему помогал, консультировал по финансовым и маркетинговым вопросам. И вот в какой-то момент мы решили организовать общее дело. К тому моменту финансы все меньше места занимали в моей голове. Когда проект Jeffrey’s Coffee был уже запущен, я еще полтора года проработал в финансах, но интерес к ним таял на глазах. Через полтора года я полностью занялся бизнесом.


Было страшно начать полностью заниматься только своим делом?

Не могу сказать, что страшно. Если бы это произошло на полгода раньше, то было бы очень страшно. Дело в том, что к концу моей занятости в финансах, в этой сфере было все уже ужасно плохо, а вот бизнес у меня шел в гору. Поэтому скорее возникло чувство большой ответственности от необходимости концентрироваться только на своем деле.


Что произошло в эти полгода? Что уменьшило ваши опасения?

Всё больше приходило понимание, что я не вижу себя наемным работником. В какой-то момент я просто уехал в большое путешествие по России со своими бизнес-партнерами, никого не предупредив на работе. Через неделю я всё послал, и занялся своим делом.


“Последние 30” во многом начинались схожим образом: создатели проекта “послали” традиционные журналистские структуры, чтобы сделать свое. Ближе к 30 годам хорошо начинаешь понимать, что или ты на всю жизнь остаешься наемным работником, или начинаешь делать что-то принципиально свое. Вы начали лично для себя заниматься ресторанным бизнесом практически с нуля. Чему вас научил такой опыт?

Я сосредоточился бы прежде всего именно на опыте полного разрыва со статусом наемного работника. В бизнесе, когда на тебе лежит вся ответственность, впечатления и ощущения от собственной работы совершенно иные. Новизна ощущений, контраст с чувствами наемного работника вызвали у меня шок.

Наемный работник знает алгоритм действий и работает годами по нему. В бизнесе у меня не было вообще никакого понимания, куда и как нужно двигаться. Все делалось спонтанно и на ощупь. У меня не было никакого опыта в маркетинге. Я спросил у своих коллег: “Как будем привлекать людей?”. “Как-нибудь”, - был ответ. Примерно месяц мы нашей командой именно так и думали. А за неделю до открытия случилось понимание: народа просто не будет. И мы истерично начали думать о том, как это сделать. Свое дело - как сейчас модно говорить, это постоянное нахождение вне зоны комфорта.


И какими были ваши действия по привлечению людей?

В панике я начал звонить и писать всем подряд, пытаясь найти хоть каких-то журналистов и людей, способных привлечь внимание к Jeffrey’s Coffee, завлечь на презентацию сети кофеен. В результате первое время работы Jeffrey’s Coffee - это была серия спонтанных шагов основателей: что-то получалось, что-то заканчивалось. Но, к счастью, мы в итоге вырулили на правильное направление. Первое понимание того, что и как нужно делать, пришло только через два-три месяца. Но только через год или даже месяцев пятнадцать мы действительно поняли, что у нас всё получается.


Были какие-то плюсы в той спонтанности, с которой вам приходилось действовать?

Плюсы в быстроте действия и быстроте отдачи. Тогда не приходилось подолгу сидеть и разрабатывать стратегии, которыми мы сейчас занимаемся, а ты что-то делал, и тут же получал негативный или положительный результат. Эта скорость была мощным импульсом к действию. Мы совершили много ошибок, но и действовали очень быстро - сейчас таких скоростей в нашем бизнесе уже нет.

Этот опыт я никак не оцениваю. Он все равно, видимо, бывает у всех, кто начинает заниматься бизнесом. И любому, кто начинает заниматься своим делом, придется через это пройти.


За время занятиями бизнесом, что вы узнали о себе, какие новые черты проявились в характере?

Я стал ко многим вещам относиться значительно проще, иногда циничнее. Теперь, если что-то ломается, если срывается какая-то договоренность, падают в какой-то моменты прибыли, ты к этому перестаешь относиться как к чему-то катастрофичному, а начинаешь рассматриваться просто как обычную часть бизнеса. На жизнь такое чувство тоже переноситься. К массе вещей появилось спокойное отношение. Потерял 20 тысяч: да, плохо, но такое случается - идем дальше. Все это риски, без которых не бывает жизни.


Чем живет сеть кофеен Jeffrey’s Coffee? Кто ваши посетители? За что вас любят?

Я бы назвал нашими посетителями ребят, которые относят себя к числу креативных. Пожалуй, это будет наиболее точная их характеристика.


Вы хотите сказать, что ваши клиенты прекарии?

Нет. Наш клиент - это старшеклассники и студенты. И в этом смысле мне, конечно, хотелось бы, чтобы Jeffrey’s Coffee стал пространством и для людей, которых сейчас называют прекариями, создающих свои проекты и творческие замыслы в стенах наших кофеен. Именно такой потенциал я вижу в кооперации Jeffrey’s Coffee и “Последних 30”. Мне кажется, ваша аудитория - это те люди, которых мы хотим привлечь.


Социально-экономический кризис как-то меняет состав ваших посетителей?

Да, мы замечаем, что к нам все чаще ходят люди, которые раньше и не заглядывали. Все дело в общем росте цен. Раньше много кто мог позволить отдать за кружку кофе 250 рублей, теперь же экономят и на таких мелочах. Условно говоря, к нам приходят бывшие клиенты Starbucks. К нам приходят люди, чтобы работать. Хотя я не думаю, что наша обычная аудитория значительно изменится: всё-таки 150 рублей за час - это и по московским меркам очень маленькая сумма.


В эти тяжелые для страны годы вы связываете свое будущее с Россией?

Да, и я себя не вижу вне ее. Мне здесь нравится. Ситуация нашего перманентного трэша мне нравится. Мне в ней комфортно. Сейчас в некотором роде наступает время справедливости, когда пустых ничем не подкрепленных денег становится меньше. Кончается время завышенных зарплат, завышенных ожиданий и завышенных цен. Расчищается пространство, на котором можно творить, работать, делать что-то свое.


Если народ не богатеет, это нормальное состояние России?

Нет. Народ должен богатеть из-за развития производства. А из-за высоких цен на нефть нас окружают завышенные цены на все: аренду, производство, конечный продукт. По факту никто и не богатеет. В такой ситуации очень сложно выйти на рынок. А сейчас шансы уравниваются. Сейчас мы начинаем развивать несколько производств, связанных с сельским хозяйством, и это происходит именно благодаря падению уровня жизни. Не хочется, чтобы уровень жизни населения зависел от цен на нефть. Пусть он растет за счет производства, которое становится возможным развивать здесь в условиях низких цен на нефть. Например, раньше секретарша в московском офисе получала две тысячи долларов, а в какой-нибудь Барселоне средняя зарплата была одна тысяча долларов. Теперь эта секретарша будет получать 600 долларов, и это будет справедливая цена для ее труда.

Другое дело, если тут начнут стрелять. Вот этого я боюсь.


А вы от санкций выиграли?

Нет, конечно. От них выиграл только крупный бизнес, который обладал деньгами, чтобы вложиться в производство в изменившихся условиях. Средний и малый бизнес от этого только пострадал. Понимаете, чтобы яблоки какие-нибудь начали приносить прибыль, нужно 3-4 года терпеть убытки. Чтобы продажа яблок полностью окупилась, нужно 10-15 лет работы. Это колоссальный и трудный бизнес, которым вряд ли кто-то решится заниматься в нынешних условиях. Сейчас нет таких кредитов, которые позволили бы заняться таким бизнесом. А вот крупный бизнес в таких кредитах не нуждался, он и выиграл.


А вам коррупция мешает?

Это интересный вопрос. Нет, не мешает. Мне кажется, что она находится все-таки как раз сфере крупного бизнеса.


Какими сегодня вы видите российские медиа? Что читаете, смотрите?

Последние полгода я фактически читаю только “Ведомости” и научно-популярные журналы. Ну, и паблики деловой направленности во “ВКонтакте”.


Что вы делали в 1985 году?

Меня тогда еще не было.

20.01.2016
Новости проекта

Спешим поделиться с вами радостной новостью! Проект "Последние 30" и сеть московских тайм-кофеен Jeffrey's Coffee вступили в кооперацию. Теперь у нас появился офис, долгожданная редакция - это одна из кофеен сети по адресу Маросейка, 15.


На этом наше сотрудничество не ограничивается. "Последние 30" - это кросс-медиа, мы давно развиваем off-line активности в городах России, а теперь пришло время нашей древней столицы. Именно Jeffrey's Coffee в ближайший месяц станет местом нашего эксперимента.


В общем, следите.


Россия, медиа, кофе.


Будет интересно.


http://jeffreyscoffee.ru/