В любой аудитории перечень ярких и экзотических субкультурных имен вызывает живейший интерес. Всем интересно понять, почему меньшая часть каждого нового поколения молодежи практически в любой части света сознательно выбирает стиль или субкультуру, публичные проявления которой вызывают у другой части молодежи и большинства взрослых не самые позитивные чувства. В лучшем случае – непринятие и недоумение, в крайнем – моральную панику. Вокруг субкультурных имиджей и самих групповых идентичностей не прекращаются ритуальные бои и разборки, а между исследователями - дискуссии и споры: живы ли еще субкультуры, или наступило время культурных миксов и имитаций?

Гопники ненавидят неформалов за «западничество», неформалы - гопников за жизнь «по понятиям»; попса борется с андеграундом, анархисты и зоозащитники – с обывателями и мейнстримом, хипстеры отвоевывают свое право на особый потребительский стиль. И это только на поверхности, серьезные разборки происходят на глубинном уровне: классовом, этническом, гендерном. Например, кто на сегодняшних молодежных сценах носитель значений правильного, «настоящего» мужчины, «настоящей» женщины? Гендерное измерение субкультурных сцен становится все более значимым для отстаивания своей идентичности. Сами субкультурные сцены давно уже не выглядят чем-то гомогенным и одинаковым. Внутри каждой из них не прекращается борьба «настоящих» и «позеров». Не менее интересны особенности локальных интерпретаций глобальных субкультурных имиджей. Борьба не затихает между идеологическими последователями и субкультурными туристами и имитаторами, которые используют исключительно внешнюю символику и «портят» чистоту и правильность имиджа. Субкультурный капитал активно осваивается и присваивается рынками. Находки, открытия и эпатажные вызовы удобно и комфортно располагаются на полках современных стилевых супермаркетов. Подобное многоголосие может смутить кого угодно. И при этом субкультуры - как имена, имиджи, мифы, воображаемые другие – не исчезают, а возрождаются в новых формах, интерпретируя, трансформируя классические образцы, но самым невероятным образом продолжая их традиции.

Описания групп с яркими именами сводится к их внешней стилистике, реже к идеологии и особенностям их потребительских выборов: мотивациям, ценностям, повторяющимся практикам, потребительским корзинам, реальным проблемам. Совсем редко - к расшифровке смыслов и значений имен для самих девушек и юношей, идентифицирующих себя с ними. И практически никогда – к анализу связи и зависимости культурных выборов молодежи с их структурными позициями, которые они занимают в современных обществах.

Фотография из личного архива Александра Дельфинова

Очевидно, что социальное происхождение, биография семьи, собственный и родительский статус, уровень и качество образования, место на рынке труда, социальное окружение, территория, гендерный порядок влияют на то, как девушки и юноши ежедневно проживают свои жизни, в том числе и субкультурные. Исследования, обращенные к повседневной жизни и биографическим проектам современных молодых людей, которые проводят социологи и этнографы, демонстрируют, насколько плотно переплетаются в их каждодневных практиках структурные и культурные позиции. Субкультурный капитал может помочь компенсировать недостаток реального статуса. Так, например, с помощью субкультурно-стилевого имиджа (прикид, сленг, активности) или продвинутости в знании музыкальных новинок, футбольных скандалов, звездных тайн (в зависимости от культурных предпочтений) можно реально «отвоевать» особую авторитетную позицию в peer-группе (мини-группе людей, знакомых между собой).

Стилистические и субкультурные имена могут появляться вслед за художественным вымыслом литераторов или журналистов, а также их критиков: «поколение Х», «потерянное поколение», «поколение Пепси».

Теоретические истоки и ключевые дискуссии

Субкультуры – этим термином стали называть отдельные, часто изолированные формирования и движения, отличающиеся яркими стилями, практиками, культурными предпочтениями. Следует различать теоретические описания субкультурных формирований и собственно молодежные группы, так или иначе соотносящие себя с субкультурными именами. Субкультурные формирования имеют свою историю, участники субкультур - индивидуальные карьеры, теоретические концепты – развитие. Молодежные субкультуры появляются в середине ХХ века, в послевоенной Европе (Великобритании). Исторически и теоретически можно выделить: «классические» субкультуры, «постсубкультуры», «миксовые культуры» и солидарности. Первыми (классическими) субкультурами были: моды, рокеры, тедди бойз (стиляги), панки, хиппи, скинхеды. Субкультурный подход, используемый для описания молодежной экстраординарности, начинает активно критиковаться с конца 80-х годов прошлого века, ученые начинают говорить о «смерти субкультур», рождении новых молодежных «племен», барных культурах, отличающихся текучестью, прозрачностью границ, временным характером соединений. Новые формы порождены, по мнению исследователей, резкими изменениями социальных условий взросления и отсутствием единой доминирующей культуры, в отношении которой выстраивался субкультурный протест. В классических теориях субкультуры представлялись культурами различных молодежных меньшинств, аутентичными формами самоорганизации молодежи, в чем выражались изменения послевоенной классовой структуры. Стилевые различия субкультур объяснялись разрывом преемственности в воспроизводстве классовых (унаследованных от родителей и соседства) культур.

Стилевая концепция субкультур (М.Брейк).

Основные компоненты субкультурного стиля - имидж, манеры и арго. Стиль помогает присоединиться к символической группе, идентификация с которой происходит независимо от классового происхождения. Искусству стиля обучаются в своей среде и во взаимодействии с субъектами других субкультур, важна также презентация стиля.  Стиль в субкультуре производится через практики самопрезентации, когда модные аксессуары становятся символическим языком, передающим значимые для группы социальные смыслы.  Так, например, первые тедди бойз (в СССР – стиляги) используют стиль высшего класса для преодоления своего классового происхождения (восходящая мобильность), а первые скинхеды (треды) – утрированно используют стиль и идеологию рабочего класса для отстаивания своей патриархально-общинной идентичности (нисходящая мобильность). В понятии субкультура подчеркивается ее антимейнстримный (немассовый) характер, она не может стать всеобщим увлечением. Выбор и следование субкультурному стилю требует определенного мужества и ответственности. Субкультурная идентичность - это публичная идентичность, которая становится открытой для критики и ответных реакций взрослых (родителей, журналистов, социальных работников) и последователей оппозиционных субкультур. История субкультур связана с межгрупповыми ритуальными «войнами»: моды и рокеры, скинхеды и реперы, традиционные панки и постпанки и др. Старые и новые молодежные группы поддерживают символические ресурсы субкультурных имен.

Концепция ритуального сопротивления (Холл и Джеферсон).

«Культурная власть» -  господствующие или подчиненные культуры производят разные системы идей и культурных форм. Группы или классы, не имеющие власти, находят способы самовыражения и самореализации через культуру подчиненных позиций. Господствующая культура отражает интересы элиты, подчиненная культура конфликтует с господствующей (открыто или «изнутри»). Появление новых субкультур связано с особыми историческими моментами и поддерживается особым общественным вниманием и СМИ. Субкультуры постепенно становятся расплывчатыми, интерес к ним пропадает, они растворяются в других формах культурной молодежной активности или исчезают. В этом подходе субкультурный стиль связывается со специфическим опытом рабочего класса, а не со стремлением подростков к групповой солидарности и следованию моде, субкультуры - как политический ответ, определенная власть над ситуацией и способность противостоять господству. Идеологическое сопротивление как ключевая форма политической активности людей. В этой интерпретации девиантные молодежные стили оказываются символическим отрицанием доминирующей идеологии, поэтому вызывают моральные паники, становясь реальной угрозой правящему классу.

Фотография неизвестного автора

Скрытая функция субкультуры - это магическое разрешение противоречий «родительской» культуры, центр противоречия на идеологическом уровне между пуританством традиционного рабочего класса и новой идеологией потребления. Субкультурная идентичность освобождена от класса, статуса, рода занятий, она проявляется не только индивидуально, но и через отнесение к группе «своих», преодолевает расстояния, национальные и культурные ограничения. Свобода выбора субкультурного стиля имеет ограничения, связана с классовым происхождением, уровнем и качеством образования, а также с возрастом (наличие свободного времени и специфических мест досуга). Субкультуры (в рамках этой теоретической традиции) помогают конструировать альтернативную социальную реальность, которая поддерживается не только близкой группой, но и символической солидарностью с такими группами в любом месте. В то время субкультурные миры располагались вне работы, в сфере свободного досуга, и помогали справляться со скукой отчужденной жизни.

Критика субкультурного подхода.

1) Молодежные группы не вписывались в эту модель, продолжая зависеть от классовой принадлежности, от доминирующих в обществе институтов семьи, школы и места работы. Культурные стили – не образ жизни, а черты досуга.
 2) В отличие от массовых вкусов, субкультурные стили не были разработаны маркетологами, но субкультурная символика повлияла на потребительскую индустрию последней трети ХХ века. Это способствовало современному смешению и растворению субкультурных стилей в массовом потреблении.
 3) Панки или скинхеды не говорили о своем стремлении к завоеванию культурного пространства, о сопротивлении на идеологическом уровне или «магическом исправлении общества». Часто теоретики молодежных субкультур находили в них то, чего там попросту не было.
 4) В соответствии с субкультурной теорией, молодежные формы воплощают сопротивление не потому, что они сознательно желают нанести урон «буржуазной идеологии» (хотя это важно), а потому, что использование социальных знаков наделяет их (пусть и символически) ощущением контроля над своей жизнью. Посредством своего стиля они привлекают внимание не только к себе, но и к противоречиям в доминирующей идеологии. С помощью стиля они символически уходят из-под контроля и власти нормативности общественного мнения, которое может каждого только по одному внешнему виду отнести к тому или иному статусу ради того, чтобы сохранить привычные отношения управления и субординации.
 5) Субкультурный подход опирался на ограниченную эмпирическую базу. Часто молодежные стили исследовались через способы, которыми на них уже были навешены ярлыки - по медиа-источникам, реакциям взрослых, моральным паникам. «Сопротивление», демонстрируемое субкультурами, могло быть и определенным преувеличением социологов, внимание которых было сконцентрировано на наиболее эффектных аспектах молодежной культуры (тех, которые интересны масс-медиа и рекламе). В молодежной культуре есть и элементы сопротивления, и элементы объединения, корпорации, некоторые субкультуры выглядят сверхконформными по отношению к доминирующим нормам в своих откровенно расистских и сексистских позициях

Позиция Бирмингемского Центра Современных Культурных Исследований.

Этому центру принадлежит особое место в развитии субкультурной теории и ее последующей критики. На протяжении 70-80-х годов ученые этого знаменитого центра исследовали наиболее яркие виды молодежных субкультур, опираясь на марксистскую и неомарксистскую традиции. Выдерживать традиционный для Бирмингемской школы фокус исследований, базирующийся на классовых основаниях молодежной субкультурной идентичности, стало со временем очень трудно; вместе с развитием феминизма и критикой расового сознания последователям этой школы пришлось критически переосмыслить свой опыт.

Феминистская критика субкультурных подходов.

Сторонники феминистского подхода главным недостатком субкультурных теорий считали полное игнорирование участия девушек в субкультурах, совсем не изучались взаимоотношения мальчиков и девочек, субкультурная сексуальность, позиции разных групп по отношению к семье и женитьбе. «Маскулинность» мальчиков бралась за основу, «сопротивление» определялось исключительно в терминах класса и расы, при этом не обсуждалась политическая позиция субкультур, в которых центральным моментом было доминирование особых сексуальных норм (например, гейская и лесбийская субкультуры). «Гендерная слепота» распространялась и на территориальное позиционирование мальчиков и девочек. Молодежь всегда представлялась мальчиками, которые вели себя «как мальчики» и проводили свое свободное время, как правило, на улицах. Девочки рассматривались в качестве «маленьких жен и матерей», свободное время которых проходило «где-то» внутри дома, по причине чего они оставались вне публичного пространства и исследовательского внимания. Феминистская критика концентрировалась на конструировании автономных девичьих культур (особенно, девочек из рабочего класса), характерных для них формах сопротивления как по отношению к брутальному сексизму мужчин-сверстников, так и по отношению к гендерным порядкам и дискриминации внутри семьи, системы образования и рынка труда.

Фотограф: Don McCullin

Исследование, проведенное А. МакРобби, показало, что девочки входят в субкультуры, занимая в них маргинальные позиции, что отражает «нормальные» сексуальные установки парней, для которых девушки - это, прежде всего, «girl-friends». Девушки-скинхедки и панки, открыто протестуя против основной линии феминности своим субкультурным выбором, в пределах субкультуры продолжали поддерживать традиционные (патриархально-рабочие) гендерные различия и распределение властных ролей (эксплуатация и подчинение). По мнению А. МакРобби, не существует специальных женских субкультур (как неких антагонизмов мужским), посредством которых девушки из рабочей среды коллективно противостоят доминирующим культурным образцам. Однако она обратила внимание и проанализировала особенности девичьих практик, в которых наиболее ярко проявлялась специфика формирования их культурных идентичностей. Для обозначения таких девичьих практик и предложила использовать новый термин - культура спальни («bedroom culture»). Она отмечала, что в исследованиях, затрагивающих проблемы сопротивления молодежи и различные виды молодежной активности, изучались исключительно мужчин. Формы завоевания собственного пространства и сопротивления девочек были настолько непохожи на мальчишечьи, что просто не замечались социологами-мужчинами. Помимо «гендерной слепоты» и этноцентризма ( в качестве «нормы» - молодой англосаксонский гетеросексуальный мужчина среднего класса) субкультурные теории были уязвимы и в перспективе понимания молодежного вопроса в целом. Молодежь, не вовлеченная ни в какие эпатажные активности, просто перестала интересовать социологов. «Гибель» альтернативного молодежного общества в конце 60-х годов, общее разочарование в возможности молодежных культур выполнить все возлагавшиеся на них политические ожидания (как таковой революции не произошло), усложнение процессов перехода из школы во взрослую жизнь и рост молодежной безработицы заставили исследователей вновь обратится к отношениям молодежи с родительской культурой, системой образования и рынком труда.

Диспозиция постсоветских молодежных и субкультурных сцен

“Ну как, я же советский человек, я же не могу по-другому об этом думать…”
           (из интервью с 16-летней девушкой, 2012 г.)

Российская молодежь имеет особый исторический опыт (советский период), сложными и не всегда уловимыми путями передающийся через воспитание и образование.

С одной стороны, 70 лет советского режима как общества “равных возможностей и социальной справедливости” значимо снизили роль социального неравенства как базы возникновения культурных идентичностей, выпадающих из предписанной нормативности. Не только идеологически, но и материально, физически – пионерские лагеря, игры “Зарница”, ленинские зачеты – поколения советской молодежи воспитывались и социализировались в стране государственного социализма. Молодежь заботливопроводилась сквозь институциональные ступени, обеспечивающие более или менее равный доступ к общественным ресурсам (образование, культура, мобильность) и позициям на рынке труда. С другой стороны, советское прошлое в сочетании с взрывом неравенства в постсоциалистический период создали особую социальную базу структурных и культурных условий формирования групповых молодежных идентичностей.

Фотография из личного архива Александра Дельфинова

Российская молодежь довольно быстро стала осваивать рыночные отношения и включаться в потребительские практики. Хотя отдельные виды субкультурных и неформальных активностей существовали и до перестройки (например, стиляги 60-х гг., хиппи 70-х гг., движение КСП), но именно конец 80-х гг. и начало 90-х гг. прошлого века отмечены настоящим бумом неформальной активности. Российская молодежь начала осваивать культурные сцены, используя разные стратегии включения, как классического типа – имиджи и практики “чистых”, хотя и адаптированных локальной спецификой, субкультурных образцов, так и миксовые (смешанные) культурные формы. Широкое развитие последних на культурных площадках западной Европы и Северной Америки с конца 1980-х гг. стимулировали (отчасти спровоцировали) ученых к поиску новых способов концептуализации молодежных культур. Так, в частности, С. Торнтон изучает молодежную рейв сцену, которая признается первой мейнстримной культурой, воспринявшей отдельные элементы субкультурных стилей, переработанных в контексте массовой, ставшей чрезвычайно популярной в 1980-ые гг., молодежной электронной музыки [Thornton, 1995]. Рейв культура стала своего рода прообразом современных молодежных солидарностей, когда внутригрупповые эмоциональные связи становились ключевыми моментами, объединяющими эксклюзивные и массовые телесные перфомансы и практики.

Расстановка сил на российских молодежных сценах за последние десятилетия менялась, по крайней мере, три раза.

Первый этап.

1980-е годы – бурный всплеск неформального молодежного движения, которое отчетливо поделило поколение на «упертых» комсомольцев и «продвинутых» неформалов. Неформальных групп было очень много, они делились по разным направлениям. Их начали активно исследовать не только отечественные социологи, но и западные. Казалось, мир открылся, и глобальные субкультурные бренды обретают свою молодежную аудиторию на постсоветской перестроечной земле. Термин «неформалы» был введен комсомольскими бюрократами в период перестройки для обозначения самоорганизованных молодежных групп, позиционировавших себя в качестве «других» по отношению к формальным структурам: пионерским, комсомольским, коммунистическим. Это слово было воспринято «народом», и им начали обозначать различные политические движения и организации (не только молодежные), как, например, движение диссидентов или демократов первой волны (1980-е годы). На протяжении последующих лет смысл понятия не раз менялся. Парадоксально, что термин, введенный «сверху», был воспринят самой молодежью. Сегодня им обозначают различные молодежные группы, в первую очередь, субкультурные формирования. Однако вопрос «происхождения» и аутентичности остается открытым, дискуссии  и споры: неформалы – кто они? – продолжаются [Неформалы: кто они? Куда зовут? 1990].

Фотография из личного архива Александра Дельфинова

Весна 87-го года ознаменовалась демонстративным нападением московской милиции на неформальный молодежный клуб-тусовку хиппи на Гоголевском бульваре. К тому времени уже появились самые первые публикации о неформальных группах. Так, например, статья в «Огоньке» основателя и отца «Коммерсанта» Владимира Яковлева про бандитствующие молодежные группировки в Люберцах, которых он назвал «люберами». Скандал, вызванный той публикацией, сделал известным и его, и самих «люберов». После этой публикации так стали называть молодежные группировки. Это был особый тип молодежных объединений, видом активности которых была защита собственных территорий, локальных мест комплексного проживания. Как правило, это были новые, отдаленные кварталы растущих провинциальных городов, состоящие из сельских переселенцев, или пригородные территории российских столиц и мегаполисов (Москва, Самара, Казань).

Второй этап.

1990-е годы были временем спада неформального движения. Коммунистическая организация советской молодежи – комсомол – распалась окончательно, публично противостоять было некому. Развитие рыночных отношений привело к переориентации группировок на криминальную и полукриминальную активность. Расширяющийся рынок неформальной (теневой экономики) создавал почву для формирования особого типа объединений – так называемых «крыш». Ядром этих групп были «взрослые» (полу-) бандитские формирования, состоящие из криминальных общественных элементов, частью – из бывших афганцев, с трудом вписывавшихся в новую систему. Они мобилизовали подростковые группировки и использовали их для охраны «переднего» края. В этот период аутентичные молодежные формирования фактически растворяются в «полубандитской» среде, выполняя функции контроля над рынками, автозаправками, расширяющейся сетью частных ресторанов и киосков. Субкультурные молодежные группы (в их «классическом » смысле) начинают активно отвоевывать себе клубные и дискотечные пространства в российских городах. На середину 90-х годов приходится самый настоящий бум клубных российских сцен.

Третий этап.

Вряд ли сегодня можно серьезно говорить об аутентичных субкультурах. Тексты, посвященные им, часто исполнены мистификации: обозначения субкультур «на устах у всех», свои местные панки, рэперы, скинхеды, толкиенисты есть везде – разговор о необычной молодежи начинается с уже готовых имен, которые были сконструированы усилиями ученых и журналистов достаточно давно.

В современной России, как и в любой другой стране, включенной в глобальное пространство, с остатками «старых» минигрупп соседствуют и новые, имитаторы, примкнувшие, туристические экспонаты «а ля субкультурщики», населившие пешеходные «арбаты» столиц и больших городов. Стили смешались, и хотя некоторые ритуальные разборки сохранились, но они мало отличаются от территориальных споров молодежных группировок конца перестройки. Путаница в использовании понятий «молодежные культуры», «субкультуры», «контркультуры» отражает не только сложную историю их российской адаптации, но и смешение соответствующих явлений на современных молодежных сценах.

Материальной основой, субстанцией поздних постсоветских молодежных культур  является коммуникация – общение. Эта субстанция не есть некая исключительная характеристика российской молодежи, скорее общее измерение молодежных культур, которое остается невидимым в дебатах, фокусирующихся на стилях. П. Корриган отмечает, что основным действием субкультуры часто является “ничего неделание”, разговоры, “болтовня”, “не обмен идеями, но именно опыт общения”.

Для российского контекста (в его соотнесении с советским и постсоветским опытом), эмоциональные связи с теми, “кто понимает”, остаются центральными для всех молодежных культурных практик, как субкультурных, так и мейнстримных. Значение этой “болтовни” много шире, чем то, что и о чем они говорят. Понятие тусовки как плотного эмоционального сообщества активно использовалось поздней и постсоветской альтернативной молодежной сценой, было значимым маркером особой коммуникации. Это особые вербальные и невербальные практики “посвященных”, общность места встреч, тесно связанная с музыкой, танцем, стилем игры и разговора, а также особым юмором. Характер общения является ключевым для определения своего эмоционального сообщества. При этом выбор своих ограничен структурными условиями – территория проживания, локация внутри нее – центр/периферия, особенности позиций социально-классовых групп, культурная инфраструктура и доступ к ней, гендер и гендерные режимы, этничность, сексуальность, дееспособность и сопровождающие их культурные режимы. Это позволило определить две культурные стратегии, основанные на коммуникативных практиках: “продвинутая” (“альтернативная”, “(пост) субкультурная”) и “нормальная” (мейнстрим, обычные, “девианты”, гопники).

Для продвинутых были характерны особые модели взаимодействия сверстников, связанных с тусовкой начала 1990-х гг., когда целью совместного действия и времяпрепровождения были общие музыкальные, танцевальные, стилевые предпочтения и интересы. Информационные потоки и культурные стимулы рассматривались не как самоцель, а скорее как средство, используемое для самостоятельного развития. Те, кто практиковал продвинутые стратегии, были ориентированы на внешний мир, стремились постоянно “двигаться дальше” в развитии культурного репертуара через взаимодействие с постоянно расширяющимся миром общения.

Для коммуникативных практик нормальной стратегии самым важным была безопасность и дружба, основанные на территориальной общности и контроле за поддержанием на ней режима “порядка”. Эта молодежь не была включена в различные тусовки, их связи концентрировались вокруг небольших групп друзей, объединенных общей территорией проживания, учебы или досуга, и они могли также входить в более широкие общности, с которыми они “гуляли”, “болтались по городу, к центру или на районе”. Если для продвинутых предметом гордости была множественная идентичность, особенностью нормальной стратегии было “привести друзей к своим”. Для продвинутых характерен бешеный обмен информацией, для нормальных – общения по типу “сплетен” ( В этом смысле не случаен успех проекта Дом 2, а также похожих молодежных программ, ориентированных на молодежный мейнстрим и потребность в бесконечных разговорах «ни о чем» и практиках «ничего неделания», зацикленных на выяснении отношений, сплетнях, сексе и популярной музыке). Несмотря на то, что продвинутые часто прочитываются как городская молодежь, принадлежащая (или стремящаяся) к центру, из среднего слоя, а нормальные – как представители периферийных территорий, прежде всего, молодежной культуры рабочего класса, эти границы часто пересекаются.

Переход к понятию молодежные солидарности

Говорить сегодня о существовании «классических» субкультур уже невозможно. Кто они такие - сегодняшние панки? Разве они протестуют? Кто из них решится надеть на себя мусорный мешок, да и зачем? Может, и найдутся в глубинке наивные последователи «чистого стиля», но в столицах легче встретить гламурно-богемного панка - экзотическую и безобидную копию правильного прикида «по каталогу». Не случайно в среде самих субкультурщиков не прекращается борьба за имена. Настоящий vs «декоративный» панк, Скины «по жизни» vs «диванные Скины», «throw эмо» vs «real», «антифашисты-гопники» vs реальные АНТИФА. Этот список можно продолжить.

Иван Хуторской (Костолом). Застрелен 16 ноября 2009 в Москве. Один из лидеров московских RASH - красных скинхедов, активый участник силовых акций против наци.

Субкультурное разнообразие – это одна из примет демократии, прямое следствие культурного плюрализма и развития общества потребления.

Сегодня мы наблюдаем сворачивание субкультурной активности в России, что говорит  о том, что наше общество закрывается. Полностью субкультурные сцены никогда не исчезнут: они связаны со спецификой поиска групповой идентичности «нормальными» и «продвинутыми». Но что останется или что станет площадками для объединения, пока сложно предположить. Субкультурные сцены внутри себя стали невероятно дробными.  Требуется особая чувствительность и компетентность, чтобы правильно считывать знаки, по которым одна часть субкультуры отделяет себя от другой. При этом, символы и знаки также усложнились. Почему это происходит? В поиске эксклюзивности молодой человек не может останавливаться. Для того, чтобы состоялась идентификация, недостаточно быть просто панком - нужно быть панком-феминистом, или анархо-панком, или панком-зоозащитником. Внутри субкультуры - например, анархистов - люди не всегда найдут общий язык друг с другом, хотя и могут объединиться на некое действие против корпорации.

Фотография из архива группы Distemper

Многие субкультуры уходят от прямой фиксации имиджа: панк не обязательно с ирокезом и вовсе не обязательно грязный — он просто панк в душе и спокойно присутствует в тусовке. Это реакция на политические изменения. У людей, которые занимаются исследованиями субкультур, есть своя оптика, позволяющая, приехав в страну или город, определить, в каком - на первый взгляд - состоянии находится общество. Культурное разнообразие и стилевая разность – признак открытости и плюрализма, а там, где идет скрытая война – субкультурам делать нечего.

Разрабатываемые до недавнего времени конструкты групповых молодежных идентичностей теряют актуальность, становясь недостаточными для осмысления серьезных изменений на молодежных культурных сценах не только России, но и Европы нового тысячелетия. Мировой финансово-экономический кризис 2007–2008 гг. стал своего рода поворотным моментом и точкой отсчета в переформатировании молодежного пространства. Новые тенденции ставят в повестку дня необходимость переосмысления конструкта молодежного вопроса (Омельченко 2004; Pilkington, Omelchenko 2013).

Определенное разочарование в аналитическом потенциале популярных терминов – “неформальные группы”, “субкультуры”, “клубные культуры” – усиливалось крайней политизацией молодежного вопроса в современной России. Вульгарно упрощенные формы этих понятий начали использоваться в качестве прямых иллюстраций (вплоть до полицейских “наводок” опознания “субкультурщика”) для профилактической работы с “проблемной молодежью”. Началась целая эра государственных политических проектов массовой молодежной мобилизации (с прямым бюджетным финансированием) как с целью предотвращения “оранжевой революции”, так и формирования “нового” человека: лояльного власти, готового к коммерчески ориентированному патриотизму, высоко мотивированного на работу в административно-бюрократической системе государства (“Наши”, “Молодая Гвардия”, их современные конъюнктурные модификации: “Сталь”, “Все домА”, “СтопХам”, “Хрюши против” и др.).

Одной из характерных черт развития постсоветских обществ становится активное продвижение новых молодежных потребительских медиаимиджей. Можно наблюдать не только быстрый рост в секторе коммерческих субкультурных рынков (от готических стилей до японских аниме  ), но и появление новых ниш и идентичностей, ориентированных первоначально на молодежь среднего класса, но активно воспринимаемых и разыгрываемых частью мейнстримной молодежи. Хипстер (герой постгламура) становится действующим лицом не только фэшн-показов, но и модной фигурой молодежных сцен, политическим трендом и медиаимиджем. Расширяется зона сознательной декоммерциализации – творческого производства и обмена. Возникают новые пространства досуга/образования. DIY практики становятся характеристикой солидарностей широкого спектра группировок анархистского толка и присущих не только этим группам антикапиталистических настроений. Это не мешает членам группы оставаться связанными “субкультурными” отношениями доверия, предполагающими принятие взаимных экономических обязательств.

Значимой приметой современных молодежных культурных сцен становится спортизация городских пространств. Городской функционал переформатируется в сторону новой власти – самих жителей, в том числе молодежи. Город осваивается и присваивается разными способами – через открытые перформансы, флешмобы, новые гражданские проекты. Отдельной и часто агрессивной формой завоевания города становятся протестные выступления.

К одной из интересных и в определенной степени новых черт солидарности можно отнести формирование новых прочтений современной патриархальности. Это проявляется в коммуникации различных типов молодежных групп: как часть новой протестной, реформаторской, индивидуально-приватной религиозности, или как продвижение идей социального и потребительского аскетизма, как обязательства помощи депривированным и отверженным группам, или как составляющая нового русского патриотизма (Омельченко, Пилкингтон 2012).

Возрастающую роль в характере коммуникации различных групп играют гендерные режимы молодежных сцен, практики презентации гендерной идентичности и сексуальности. Здесь происходят активное экспериментирование и игра с полом (аниме), продвижение новых сценариев сексуальной свободы (хипстеры) или пропаганда аскезы (стрейтэйджеры), борьба за отстаивание “правильной/нормативной” маскулинности и фемининности (готы, эмо, скинхеды, панки). Актуализируются также про- и антигомофобная риторика и практики в символическом и реальном противостоянии различных солидарных групп.

Фотограф: Юлия Лисняк

Одной из самых важных исследовательских находок было обнаружение популярности антикапиталистических настроений и практик как значимого стимула солидаризации молодежи, включенной в различные группы. Эти настроения могут принимать самые разные формы: от культурно-символических противостояний до активных протестных действий и выступлений. Публичные протестные солидарные действия становятся комбинированными формами символического (ритуального) и реального сопротивления. Это переформатирование молодежных культурных сцен связано с изменением места и роли молодежных культурных меньшинств в глобальных изменениях мирового порядка и социального устройства национальных государств. Сохраняя элементы театрализации и эксцентричной игры с символами и культурными кодами миксовых субкультурных идентичностей, новые молодежные движения и солидарности становятся ключевыми акторами развития сетевых взаимодействий и коммуникаций, формируя политические площадки, развивая языки сетевых мобилизаций, расширяя горизонты потребительских практик, отстаивая новые солидарные смыслы справедливости, искренности и доверия.

Крайне актуализируется понятие социальной справедливости, межгруппового и межпоколенческого доверия. Расширяется пространство молодежных групп, ориентированных исключительно на постматериальные ценности. Подобные контркультурные, вне/антисистемные солидарности включают в себя разные протестные группы: молодежь среднего класса, представителей креативного, интеллектуального сектора, айтишников, активных блогеров и сетевиков, необязательно идентифицирующих себя с оппозицией. Важный элемент новых молодежных солидарностей – значимость личного контекста участия и удовольствие не только от присоединения к коллективному телу “своих”, но и от получения уникального индивидуального опыта и приобретения новых навыков и компетенций.

Сегодня можно говорить о проявлении основных векторов радикализации отдельных молодежных солидарностей. Их ценностными якорями становятся про- и антипатриотические, про- и антимигрантские настроения, отношение к нормативным или альтернативным гендерным режимам, принятие или отказ от монопартийных систем, разные прочтения идей справедливости и прав человека.

Центральное место в формировании эмоциональных связей внутри молодежных культурных формирований занимает коммуникация, которая может служить маркером культурных траекторий индивидов (субкультурных карьер). Эти траектории могут пересекать молодежные культурные сцены не только вертикально (восходящая и нисходящая культурная мобильность), но и горизонтально (от одной идентичности – к другой, от изолированных субкультурных сцен – к мейнстриму, и наоборот).