Последние тридцать

Бизнес всегда и везде находит разрыв между спросом и предложением. Нарушение рыночного равновесия позволяет извлекать прибыль. В этом смысле конец 1980 – начало 1990-х гг. было идеальным временем для предпринимательской активности: для советского человека инновационным продуктом был любой сникерс. В диковину было и обходительное отношение при продаже любой услуги – люди привыкли к хамству советских продавцов и официантов: уважительное отношение к клиенту, попытка понять его нужды делали предложение любой услуги инновационным для потребителя.

За последние 30 лет экономика проделала путь от состояния «диких джунглей», где современные товары и услуги практически отсутствуют, до насыщенного конкурентного рынка. На это ушли первые 15 лет из 30. Вторые 15 потребовались на то, чтобы не покидая «потребительский рай», о котором мечтал советский человек на излете СССР, вернуться к экономике, где ключевые активы контролирует государство, а предпринимательство возможно только по разрешению.

Первые 15

Капитализм на исходе СССР был скрытой мечтой советского человека. Он виделся ему потребительским раем. Но одновременно – улучшенным вариантом советского быта. Гитара Шиховской фабрики очень дешева, но не звучит. Чешская гитара Cremona из местечка Любы в разы дороже, но звук волшебный. Капитализм научит шиховских мастеров производить Cremona, мечтала творческая интеллигенция во второй половине 1980-х, а то и что получше, и они станут доступны простым советским людям. В СССР дефицитом была хорошая мебель, купить ее было нельзя, а достать (по знакомству, по записи, выстояв многочасовые очереди у магазинов) – очень сложно. Польские, румынские, чешские «стенки» и прочие мебельные гарнитуры были пределом мечтаний и стоили очень дорого. Капитализм научит советских мебельщиков производить то же бюргерское счастье, только теперь оно станет общедоступным. Примерно этим ограничивались представления о капитализме советских людей в середине 1980-х.

Несмотря на инфляцию, растущий дефицит и постепенное обнищание, конец 1980-х будто бы оправдывал эти ожидания. Советский тигр, умирая, стал добрым дедушкой, и разрешил предпринимательство. Неудовлетворенный спрос был огромным просто потому, что до этого в СССР предприятия занимались скорее выполнением плана, удовлетворением начальства, чем работой на потребителя. Ослабли цензурные запреты. Это была идеальная ситуация для предпринимательства: неудовлетворенный спрос безбрежен, регулирования почти нет, гигантскую прибыль можно извлечь мановением руки.

Прекрасным бизнесом стали, к примеру, организация концертов вышедших из подполья рок-групп, тиражирование недоступных прежде аудио- и видеокассет (еще в начале 1980-х видеомагнитофоны были почти недоступны, а просмотр американского блокбастера становился событием, которое запоминается на годы). Повсюду появились видеосалоны, показывавшие фильмы с «пиратским» переводом – система, в считанные годы убившая неповоротливые государственные кинотеатры. Стали возникать кооперативы. Комсомольцы работали через обладавшие налоговыми льготами центры научно-технического творчества молодежи (им, по сути, разрешили коммерческую деятельность) и молодежные жилищные кооперативы. Так начинали Михаил Ходорковский («Юкос»), Владимир Виноградов (Инкомбанк), украинский политик Сергей Тигипко. В отсутствие современной системы торговли молодежные общества в основном занимались перепродажей. Они работали посредниками, соединяя производителя, в том числе легализовавшихся производителей-цеховиков (еще в начале 1980-х им угрожало 10-20 лет тюрьмы, а то и расстрел), и жадного до всего потребителя.

В СССР о потребителе никто не думал, так что после снятия запретов любое дело приносило гигантскую прибыль, впрочем, сложно измеримую в условиях гиперинфляции. В 1990-м автор этих строк был в числе студентов, которые, заплатив небольшую мзду проректору вуза, неплохо зарабатывали, скупая на оптовом рынке у Киевского вокзала заграничные шоколадки и скармливая их будущим учительницам. Шоколадки вызывали многочисленные «ах», их цена находилась в плохом соотношении с размером стипендии, но никаких денег не было жалко. Тысячи людей, чьи заводы встали, а зарплаты обесценились из-за инфляции, стали работать «челноками», завозя в страну ширпотреб – одежду, игрушки, бытовую технику. С подобной деятельности начинали предприниматели, потом вошедшие в список Forbes в качестве владельцев крупных торговых компаний, отелей и т.д.

В СССР государство выполняло гигантскую роль, оно было для граждан практически «отцом родным». Теперь государство в момент «слилось», самоустранилось, сняв с себя казавшиеся незыблемыми обязательства. Но взамен оно дало гражданам невыразимую свободу. «В 1993-94 гг. в России царили нравы Дикого Запада, – вспоминает экс-директор департамента минэнерго США Роуз Гёттемюллер. – Ни порядков не было, ни правил». Правительство обещало баснословные доходы от начинавшейся ваучерной приватизации. Предприимчивые финансисты сулили невиданные барыши от вложений в финансовые пирамиды (тогда этих слов телезрители не знали). Обратной стороной свободы был и тотальный бандитизм: казалось, все, кто не хотел зарабатывать своим трудом, надели малиновые пиджаки и золотые цепи. Бандиты закрепились везде в отсутствие государства, переставшего выполнять свои базовые функции, они обложили поборами мелкий бизнес, спокойно отбирали у предпринимателей помещения, регулировали и поставки крупных заводов типа АвтоВАЗа. Было много стрельбы.

Государство в ту пору тоже вело себя не как «стационарный», а как «кочующий бандит» (в терминологии М.Олсона). Чиновники стремились капитализировать свою тающую власть и влияние, и делали они это всеми доступными способами – кому как в голову взбредет. Памятник этой эпохе – нерациональное размещение построенных в 1990-е, да и позже объектов в Москве (типа крупного торгового центра перед площадью Курского вокзала). И ужасающая застройка Подмосковья, где пространства, бывшие общими, общественными (лес, побережье реки, поле) чиновники восприняли как ничейные и распродали под строительство жилья, складов и пр.

К концу 1990-х очертания рынка постепенно стали принимать более цивилизованные формы. Потребители стали опытней, они уже не покупались на любую рекламу или безделицу. Рынки постепенно насыщались – уже не было сформированного долгими годами социалистических экспериментов голода, заставлявшего бросаться на любой товар. Вдобавок постепенно стали приходить в себя регуляторы – у них тоже эпоха первоначального накопления закончилась, пришло время возвращать утраченные командные высоты в экономике.

Вторые 15

В 1990-х правила для бизнеса были очень сложными, а налоги высокими, но эти правила не было обязательно выполнять. А налоги можно было не платить. Достаточно иметь высоких покровителей, которые помогут отвадить проверяющих. Налоговая реформа начала 2000-х и программа дерегулирования Германа Грефа, которую начали было осуществлять в первый путинский срок, создали условия для выхода бизнеса из тени. Однако при снижении налогов предпринимателям не было сказано что-то вроде «Государство снижает налоги и дает вам год, чтобы перейти к их полной уплате». К тому же идея дерегулирования сразу завязла в бюрократических согласованиях: бизнес оживал после кризиса 1998 года, и чиновникам явно не хотелось отказываться от доходных привилегий.

Сохранявшийся, несмотря на снижение налогов, гигантский разрыв между формальными и «понятийными» правилами игры подготовил почву для дела «Юкоса» и других налоговых дел 2003-2005 гг. Однако массовой деприватизации (для которой при желании чиновники могли найти все основания) не случилось. Нефть подорожала, и государство начало ползучую экспансию, постепенный передел собственности в свою пользу. Ни бизнес, ни средний класс так и не создали своей партии, а отсутствие демократии и возможность произвольно перетолковывать и переписывать правила игры дали чиновникам возможность подвесить предпринимателей «на чекистский крючок». Частная собственность, которой в СССР не было, осталась и в России условной, зависящей от благосклонности чиновников. Такой подход оказался более удобным и выгодным, чем прозрачные, понятные всем и не допускающие произвола правила игры.

2000-е годы с точки зрения ведения бизнеса в России оказались плохим временем для чересчур самостоятельных, вроде того же Ходорковского или Кахи Бендукидзе. Зато преуспели предприниматели, искусно умеющие договариваться с государством, вроде Романа Абрамовича и Алишера Усманова. Гигантский приток денег в страну (нефтедоллары, иностранные кредиты, прямые инвестиции, возврат выведенных из страны средств, средства от продажи акций за границей) дали мощный толчок внутреннему рынку. Он перестал быть «диким». Повысились и стандарты потребления. Эмигранты, покинувшие Россию в начале 2000-х и вернувшиеся лет 5-7 спустя, удивляются: в крупных российских городах одеваются примерно так же, как в Европе, едят примерно те же йогурты и сыры и т.д. Еще в 1990-е все было не так.

Весь этот потребительский бум государство использовало на инвестиционную экспансию в сектора, которые в 1990-е были отданы частному бизнесу: нефтегазовая отрасль, ВПК и т.д. Было заморожено реформирование советских монстров вроде РЖД. Дополните это рядом неэффективных госпроектов вроде подготовки к сочинской олимпиаде-2014, и вы получите экономику, в которой государство занято не только формулированием правил игры и надзором за их соблюдением, но и само является активно действующим рыночным игроком. В каждом сегменте рынка есть привилегированные игроки – одни «сидят» на хлебном госзаказе, другие поставляют трубы «Транснефти» или «Газпрому», третьи втридорога строят дороги, четвертые ставят на них шлагбаумы и собирают бесконечную ренту.

В России сложилась полноценная рентная экономика. Каждый ее сегмент действует по принципу нефтяной трубы, связывающей месторождение с потребителем. Роль скважины может выполнять что угодно – оборонный заказ, больные дети, на лечение которых государство выделяет деньги и т.д. Долго ли протянет такая модель в условиях дешевеющей нефти, санкций и финансовой изоляции от остального мира? Сколько-то протянет: в 2000-х быстрые темпы экономического роста создали хороший задел, теперь есть куда падать. Но в последние годы процветает в основном бизнес, еще жестче прежнего связанный с государством. Как может в открытой современной экономике существовать бизнес, замкнутый в границах одного, пусть и достаточно большого рынка, и к какой отсталости это приведет страну? Ответу на этот вопрос будут, по всей видимости, посвящены уже не «Последние 30», а следующие 10 лет.