Как закон о кооперации вышел, так сразу и решил свое дело открыть. Я тогда парикмахером был, в одном хорошем салоне. У нас чиновники разные стриглись, клиентура была хорошая. Вот я и решил свой салон сделать, понял, что можно и нужно свое делать.

Мне долго помещение не давали. Тогда у меня стригся замсекретаря горисполкома, я ему во время стрижки и рассказал о проблеме. Он обещал посодействовать. Мне тогда Чистопрудный очень нравился. Вот мне и дали помещение прям на прудах. Я назвал салон «Черный лебедь». Очень нравилось название. Это потом мне американцы рассказали, что Black swan у них плохое значение, типа фирмы-однодневки. Но мне тогда нравилось.

К нам клиенты уже стучались, когда мы еще не открылись. У нас были зеркала, шторы такие, во французском стиле. Очень долго оформлял помещение. Мне хотелось, чтобы было лучше всех. Мы держали марку. У нас стрижка тогда недорогая была. В «Женьшене» поблизости была уже 100 рублей. А мы и получше их были, и стригли дешевле.

Денег я особо не зарабатывал. Давал ребятам возможность стричь и сам стриг. Покрывал расходы, сам немного получал, и всё. Бизнес-то делать не умел. Потом съездил в Америку и увидел, конечно, как можно все делать. Мой салончик мне показался совсем грустным. Хотя для советского союза мы были на уровне, к нам привозили всех стричь. Тогда стали конкурсы красоты проводить, вот мы девочек стригли.

В 1990-м я уже закрывался. Не смог руководить, мои совсем распоясались. Пить стали. Приезжаешь, а там дамы в неглиже ходят по салону. Решил, что все. Проект утратил привлекательность.

При этом рэкета особого не было. Были всякие хамы, но, пока не начал крупным бизнесом заниматься, проблем не было. Потом начались. В 1990-е у меня баня была. За нее друг друга много народу перестреляло. Полкладбища лежит. Медведковские какие-то.

Кооператоры – это особые люди, конечно. До этого все спали в одном ботинке, все уравнено. Стадо. Я бы назвал это великовозрастный инфантилизм. До Перестройки страны не было. Стадо обезличенное просто. Даже слова эти: «дали», «получили», «выдали». Никакой ответственности за себя и свою жизнь. Я считаю, что КГБ надо было все это разложить, весь этот кооператорский порыв, и они подогревали ненависть населения к новым предпринимателям. Им же не нравилось это, поэтому поощряли брюзжание: «Воры! Украли! Кооперативщики сраные!». Чудовищное невежество. Что красть-то было? Может, и крали где-то, Артем Тарасов трубу качал, но прежде всего кооперативщики – это открытые и инициативные люди.

Роль кооператоров, мне кажется, нельзя так просто оценить. Это была одна волна, разношерстная, но одна. У нас был слишком большой отрыв от Запада, мы ничего не умели и не знали. Даже простое построение отношений в коллективе, формы бухгалтерской отчетности.

Я помню, приехал в Америку, это уже развитое общество было. Другой асфальт, состояние всего просто другое. Свет этот яркий, гидранты начищенные. Посмотрел как сфера обслуживания – салфеточки даже по-другому подают. Даже воздух вот другой. И я понял, куда нам надо двигаться. Я вернулся в Россию и, конечно, уже по-другому начал все делать. Понял, как можно жить и как все делать, в другом формате.

В кооператорство я вписался очень органично. В 1986 году я закончил иняз. Работать начал тоже в сфере образования. И вот институт тогда закрыли. И в кооператив меня позвали знакомые. Как-то все одномоментно произошло.

Кооператив мы тогда создавали с ребятами, выпускниками физтеха, однокурсниками моего брата. Решили торговать компьютерами. Меня позвали как творческую интеллигенцию, скорее. Для оживления процесса. Я с удовольствием пошел.

Проблем особых не было. Хорошо начали, конкуренция была такая здоровая. Чиновники проблем не создавали. Рэкета не было, мы вели себя осторожно, особо ничем не выделялись. Вот, помню, ехал в метро, в сумке лежало 350 тысяч рублей. Из сумки торчали банкноты. И как-то не чувствовалось опасности, что отберут, ограбят.

За одну сделку мы могли заработать по 7 тысяч рублей на брата. Мы приезжали в общежитие, покупали компьютер, у какого-нибудь перуанца или у сына дипломата. Компьютеры потом перепродавали в бюджетные организации. Космическая, оборонная всякая штука. Так и зарабатывали.

Для меня было удивительным, почему мои одногодки, сверстники, не испытывают того азарта, что испытывал я, от тех возможностей, которые были вокруг. Какой-то стариковский скепсис был. «А вот зачем, посмотрим, что будет». Глупости какие то. Для меня кооператорство – это была свобода. Ты сам моделируешь архитектуру своей жизни. Если ты творческий человек.

Перестройка же была и перестройкой внутренней. Надо было оглянуться назад, понять, что ты и как делаешь. Теперь ты мог сам отвечать за свои поступки. Теперь ты мог понять – что ты из себя представляешь, какие твои возможности.

Ведь то, что было до Перестройки, это было жуткое время. Такая черта, как предприимчивость, инициативность, выпалывалась под корень из людей. А кто оставался? Послушные рабы. А историю двигают предприимчивые люди, они основа прогресса.

В 1987 году я был еще студентом. Закон о кооперации был чем-то новым. До этого Перестройка была не особо ощутима. А вот с возможностью индивидуальной деятельности, с кооперативами этими сразу почувствовалось, что можно достойно оплачивать собственный труд, можно что-то делать самому.

В воздухе витала идея сделать что-то лучше. Вокруг все было плохо. Ужасное качество всего – продукты, вещи. Мы изменяли жизнь к лучшему, делали что-то хорошо и получали за это деньги. Это было самое главное.

Наш кооператив был студенческий. Шел 1989 год. Переделкино только строилось, рядом аэропорт. Мы занялись расселением прилетающих туристов на квартирах у москвичей, то есть такой туристический бизнес. Кооператив мы открыли с друзьями. Сама идея бизнеса лежала на поверхности. Вот проблема – вот решение. Тогда ведь разных всяких идей было много, буквально все нуждалось в перерождении. Кто-то должен был прийти и начать делать.

Потом еще у нас много чего было. В итоге я занялся фондовым рынком, финансами. Многие из тех, с кем начинал, пошли разными путями. Все мы люди.

В 1989 году кооперативы было сложнее открывать, чем в 1987 году. Поэтому мы, когда подали документы на регистрацию, особо и не рассчитывали на одобрение. Но вот пришло письмо, что все, можно открывать. Мы были удивлены. Конкуренция уже была, рынок. Сложно было с административной частью, много всяких преград было. Мы, например, будку долго не могли поставить. А другие за взятку поставили. Вот и вся разница. Нам хотелось заниматься всем честно. И нам удавалось, в принципе.

Негативного отношения к себе, как к кооператору, особо не ощущал. Зарабатывали мы не особо много, хотя, конечно, для студента это были большие деньги. Но шикарного образа жизни не вели. Тратили на бытовые всякие вещи. Деньги в развитие вкладывали.

То, что мы делали – это было полезно. Люди прилетали из Надыма, например. Говорили «спасибо». Мы помогали людям. Много общения было, много связей.

Немногим людям свойственна активность. Это нормально. Поэтому я не удивлялся тому, что кооперативами занялись немногие. Активность, творчество, свобода – это не для каждого. Кому-то стабильность, зарплата важнее.

В те года мы чувствовали, что жизнь меняется. Что страна меняется. И меняется к лучшему. Кооператорство – это полезный опыт для истории нашей страны.

В 1987 году, как только вышел закон о кооператорской деятельности, я почти сразу его прочел и понял, что наступает время революционных изменений. На тот момент я уже окончил институт, работал по специальности, инженером. С двумя моими товарищами мы создали кооператив по очистке фасадов и помывки стекол. Почему такой вид деятельности? Наш кооператив в районе был один из первых. У нас даже название было такое в начале «Номер первый». Правда, его не одобрили, поэтому начинали вообще без названия.

Вообще мы много чем занимались, за эти годы были и разные юридические формы и другие области деятельности. Много чего делали. Дефицит товаров был, но впаривать все что угодно нельзя было. Рынок был почти сразу, конкуренция была.

Надо понимать, что сама идея предпринимательства была просто ошеломительной. Мы работали раньше на государство, а теперь получили возможность делать все самим, так как захотим. Нас привлекали не деньги, нет. А как раз возможность свободного деятельности и свободного планирования. Мы все создавали что-то новое, чего не было до нас.

В том положении, в котором было общество в СССР - это все было очень странно. «Кооператор» долго не звучало положительно. Многие из моих знакомых очень негативно к этому относились. Для них все это было дико. Хотя мы не были бездельниками, не были ворами. Мы работали по 18 часов в сутки, нужно было овладевать многими новыми знаниями.

Перестройка, кооперация перевернула ментально людей. Раньше все было одинаковое. Люди не могли купить, например, сверлильный станок. Не было ничего. Люди стали покупать, появилось разнообразие. Ответственность появилась.

В 1988-1991 году рэкет уже существовал. Но нас он на тот момент почти не касался. У нас не было наличных денег, были безналичные платежи. А их больше интересовали обычные рынки, где все просто и понятно. К тому же мы не вели шикарный образ жизни, не попадались им на глаза. А вот наших друзей, автосервис «Автолюкс», на Первомайской, их уже через год стали обирать сильно. И жгли, и били. Но это такая спланированная скорее стадия развития. Без нее, видимо, никуда.

Кооператоры это особые люди, на тот момент. Их многое что выдает, мне не трудно такого узнать, всего лишь пообщавшись с ним. Инициативные, рисковые люди, самостоятельные.

Кооператорское движение это конечно большой плюс в истории России. Ментальные, коренные изменения произошли в людях. Жаль, что много из начинавших истратили свою энергию понапрасну, много «погорело». Я думаю, что кооператоры принесли свою энергию на сакральный алтарь развития России.

Началась Перестройка в 1985 году, к этому моменту мы уже занимались бизнесом, каким на тот момент вообще можно было. Мы с бывшими одноклассниками шили всякие вещи – шапки, например. Мы работали по такой форме, она называлась патент от горсовета. Тогда считалось, что в свободное от работы время можно было заниматься какой-то трудовой деятельностью. То есть в дополнение к основной работе. Можно было шить, мастерить там что-то. Надо было всего лишь вести какую-то совсем простую бухгалтерию, отчеты сдавать. И все. Можно заниматься. Поэтому в кооперативы мы влились уже очень легко. У нас было свое поле, своя деятельность. Мы просто оформили ее по-новому.

До 1987 года, несмотря вот на этот самый патент – на индивидуальную деятельность, – все, чем мы занимались, обществом все равно рассматривалось как какая-то криминальная деятельность. Буквально на грани. С законом о кооперативах, конечно, стало проще работать. Легализовались буквально.

У нас был один из первых кооперативов в Железнодорожном. И мы от горсовета получили помещение, не в аренду, а вот просто так. На карточке так и было написано: «Выделить кооперативу "Звезда" помещение». Бюрократически было всё легко, конечно

Вот мы и занялись пошивом. Самая такая не очень плохо пошитая вещь приносила очень хорошую прибыль. Ну, например, 1000 %. Но кооперативы для нас – это прежде всего возможность свободной жизни такой. Заниматься чем хочешь и как хочешь. Особо-то тратить деньги не на что было.

С рэкетом были проблемы. Кто говорит, что не было, врет, наверное. Конечно, проблем серьезных не было, потому что бандитизм еще не был оформлен, это уже позже, в 90-х. Приходили люди, говорили «Давайте мы вас охранять будем».

Мы в городе были первые, кто открыл счет во Внешэкономбанке, и заработали первую валюту. Торговали лаковой миниатюрой, сами делали, вывозили за границу и продавали там. Клиентов находили через выставки. Это уже позже было, правда. Начало 90-х.

Не думаю, что кооператоры – это какие-то особые люди. Просто кто-то занялся, а кто-то нет. Как, например, лыжи. Кто-то катается, кто-то нет. Все просто.

Закон о кооператорстве – это, конечно, прорыв для того времени. Мы встретили это все с большой радостью и ожиданием. Мы с энтузиазмом брались создавать что-то свое. Работали по 24 часа в сутки. Хорошее было время.

К закону о кооперации я отнесся скептически. Как и к Перестройке в целом. Да, были яркие идеи, но все на уровне лозунгов. Если почитать тот же закон о кооперации, то мы увидим слова «социалистическая собственность», «развитие идей Ленина». Меня это не воодушевляло.

У меня был медицинский кооператив, я по образованию врач. В 1989 году я работал в хозрасчетной поликлинике, поэтому с выбором направления кооператива проблем не было. Где-то в это время мой товарищ, тоже врач в хозрасчетной поликлинике, пригласил меня работать в свой кооператив. Гланс была его фамилия. Так вот, это было что-то вроде медицинского центра, и он предлагал около 10 рублей в час. Хоть я был и антикоммунистом, я все равно тогда подумал – почему мне надо идти на него работать? Я и сам могу. И сделал свое дело.

Я как кошмар вспоминаю регистрацию своего первого кооператива. Полгода меня отсылали из кабинета в кабинет. Мы то утверждали устав, то его теряли, то надо было получить разрешение. Помню, мне тогда из Горздрава так прямо и сказали: «Будете отбивать людей у поликлиник, закроем вас». То есть всё, ради чего эти кооперативы и затевались, делать было нельзя.

В кооперативе же какая проблема была – все имели один голос. Работали все по-разному, а право решать имели все. Поэтому, мне кажется, кооперативы сильно уступают закрытым акционерным обществам.

Начали мы очень хорошо. К нам очереди стояли по 4 часа. Хотя специалисты были те же самые, из поликлиник. Наверное, что-то новое было для людей, дефицит всего был. Конечно, эта ситуация казалась мне парадоксальной. В первые два месяца к нам люди ехали со всего Союза, хотя у нас была одна публикация в газете.

Потом у меня уже был второй кооператив, тоже медицинский, но людей уже было не так много. Не так, как в самом начале. Контингент был такой – треть москвичи, треть по Союзу и третья часть с Кавказа. Наверное, там медицина совсем плохая была.

Кооператоры – это совершенно обычные люди, как мне кажется. Бизнесом пробовали заниматься очень разные люди, кто-то талантливый, кто-то не очень. Все хотели жить лучше, у кого-то получилось, у кого-то нет. Каждый проявлял то, что в нем было заложено.

Проблемы с рэкетом были у меня гораздо позже, уже в 1990-е. Не в самом начале. Меня даже похищали два раза. Правда, я уже тогда занимался инвестициями, у меня была финансовая компания.

У меня было ощущение, что кооператоры – это легкая кавалерия такая. Мы выскочили вперед, на разведку боем. А уже потом пошли все остальные – красные директора, чиновники. Те, кто сомневался, не верили в это всё. А потом подмяли под себя. Так и закончилось.

Я по духу был кооператором с детства. Мне нравились походы, совместная деятельность. Мы в детстве, например, на станции Силикатная из пещер вынимали бутылки, мыли их в реке Десна и на Красной Горке успешно сдавали и получали деньги. Покупали свое первое вино.

Перестройка меня застала в городе Грозный. Я там находился по просьбе моего друга, снимал его мероприятия, делал альбомы его продукции. Я тогда был фотографом. В Грозном у нас была фотолаборатория, поэтому проблем никаких не было, в плане, чем начать заниматься. Но, когда прозвучал набат кооперации, я понял, что надо ехать в Москву. Срочно просто ехать, иначе всё, поздно будет, всё захватят.

Первое мое дело было вместе с литовцами, с фотографами тоже. В Литве тогда можно было обналичивать деньги. И мы, собственно, и занялись этим. Через фотосодружество одно. Годовой лимит на одного члена общества у нас было 3000 рублей по обналичке. У одного приятеля в обществе было родственников 30 оформлено сразу, для увеличения бюджета.

Потом мы начали делать значки. Рок- всяких звезд и тому подобное. Я отвечал за реализацию данного товара. Товар расходился очень быстро. Значок стоил фиксировано:  «Полтора рубля в кармане, и герой навеки с вами». Я помню, тогда купили жести на станции Малаховка и уже тут начали делать значки металлические. Себестоимость значка была 5 копеек, при опте в рубль. Производили в день до 20 тысяч значков. На Рижском рынке мог заработать в день 5 тысяч рублей. Целую машину, по советским меркам.

Люди покупали все. Ведь дефицит до этого был. Ничего не было. Рижский рынок продал фотографии кошечек на миллионы, мне кажется. Люди хотели как-то украсить свою жизнь. Друзья резали из труб алюминиевых сережки, например. Покупали влет.

У меня вообще много чего еще было. Стройка, кровля крыш, грибы выращивали, фото продолжали делать, визитки делали. Но главным образом производство было.

Деньги тратили очень бездумно. На всякую глупость. Нам казалось, что мы на вершине мира уже, так есть и будет всегда. Рублю доверяли, доллару нет. Верили, что никогда это не закончится, легкие деньги. Литовцы мои, сейчас это понимаю, конечно, ближе были к Западу, к рынку. Они знали, что деньги надо в банках держать, вкладывать куда-то. Мы же тратили на глупость, на гулянки.

Тогда только ленивый не открывал свою фирму. Это был такой интересный период для России. Пробы себя, пробы чего-то нового. Знаю многих людей, которые пробовали, и у них не получилось.

Этот период нужно было пройти. Он такой хаотичный, кажется. Но он такой добрый был, романтичный. Что-то придумывали, делали, создавали, искали. Творчество сплошное. Как-то без злобы всё делали. Хорошее было время.

В Перестройку я закончил институт, работал там же лаборантом. Но тут «всё началось», появились кооперативы, появились деньги. Долго не мог никуда пристроиться, начать свое что-то не получалось. И вот с другом начали заниматься абсолютно криминальными такими вещами, мы обналичивали деньги с узбекского хлопка. Узбекские миллионы носили сумками, мухлевали с документами, чтобы обналичить это всё.

Варить джинсы у меня не было никакого желания. В институте еще шил пиджаки. Очень хлопотное дело. Надо нанимать людей, я старался тогда обойтись своими силами. Поэтому вот и занялся тогда, чем занялся.

Зарабатывали очень хорошо. Миллион советских тогда еще денег, на момент конца 1980-х. Потом инфляция, сложно было подсчитать, сколько в итоге и чего. Но зарабатывали хорошо. Надо было придумывать, на что деньги тратить. Стали покупать, продавать разное – торговали электроплитами, бытовой техникой всякой. Мы, наверное, были первыми, кто этим занялся. С конкуренцией было голо, мы были, и еще фирма «Амма». Реклама была простая – объявления в газете, и всё. Мой товарищ тогда считал эти объявления своим гениальным маркетинговым изобретением.

Деньги тратили на всякие вещи бытовые – я вот машины покупал. А народ с голоду пух рядом. Это неприятно было. Неправильно как-то. Завидовали многие. Соседи видели, как я ездил на хорошем авто, доставал сумки с продуктами. Помню, сосед ночью пришел с ножом, начал в дверь ломиться: «Ненавижу тебя, Березин».

Вообще, многое мне не нравилось в Перестройке. Обогащение вот это. С одной стороны, это несправедливо было. Знакомым, например, собаку накормить нечем, а я катаюсь в шоколаде. Я считал, что мы незаслуженно хорошо живем. А с другой, не принять участия я не мог. Ну, в этом начинающемся бизнесе. Поэтому я поддерживал ГКЧП, например. Мне было жалко, что СССР распадается, все-таки был воспитан в этой стране.

Помню, один раз мы стояли на заправке, считали деньги на машинке такой специальной счетной. Потом показали ее владельцам заправки. В итоге продавали по всей Москве эти машинки. Хорошо заработали. Правда, в итоге инфляция быстро всё сожрала.

Кооператоры – это смелые люди. Ты принимаешь решения, берешь на себя ответственность. Берешь ответственность за людей, за свою жизнь, за семью и детей. Рэкета особого не было тогда. Позже появился. А с чиновниками всегда тяжело было.

Конечно, опыт странный для страны, воровать меньше всем надо было. По дешевке покупали всё. Сейчас крупные капиталы сделаны на расхищении государственной собственности. Имена людей вы знаете.

Если бы было всё можно вернуть назад, я бы сделал так же. Что было, то было. Я ни о чем не жалею.

Еще до появления всех этих законов мы уже занимались своего рода бизнесом. Мы делали замки, а позже и домофоны в больших многоквартирных домах. Тогда как раз вся Москва активно строилась, и такие услуги были очень в цене. Занимались этим не совсем официально. Где-то я числился на официальной работе, был таким синекурой, потому что не работать было нельзя, но зарабатывал только этим.

В 1986 году появилось первое постановление о разрешении подобной коммерческой деятельности, и мы легализовались. Никаких сомнений, делать или нет, у нас не было. Жизнь сама подталкивала меня и моих товарищей к этому. Тем более жилищные советы могли платить только безналичным расчетом, а значит, нужна была юридическая форма. Делали мы всё сами – производили, ставили, обслуживали. Кооператив назывался «Сигнал».

Перестройку мы вообще встречали с радостью, с таким приветствием большим. Мне многое не нравилось, конечно, что делалось, но изменения я видел, и они внушали оптимизм. С деньгами было очень хорошо, было понимание, куда мы двигаемся и что делаем. Деньги я тратил на бытовые всякие вещи – икры купить той же. Живопись любил, мог купить за 5 тысяч долларов картину, это были для меня разумные деньги за увлечение, я мог себе позволить.

Тогда все умирало, страна разваливалась. Поэтому кооперация, кооперативы – это был такой важный переходный период для нас. Людям разрешили заниматься бизнесом, делать что-то свое. Это, конечно, важный шаг был. Появился стимул, появились возможности.

Мне кажется, жизнь заставляет быть предпринимателем. Я не думаю, что таких людей мало, мне кажется, многие могут заниматься бизнесом. Вот я с женой своей первой развелся, потому что она в меня не верила, не поддерживала меня. А я знал, я могу, что я должен и как должен делать.

Знакомые относились все по-разному к моей кооперативной деятельности. Кто-то говорил: «Юра, зачем тебе это все, тебя посадят!». А я не могу просто ходить на эту работу. Я понимал, что все это бессмысленно. Я тогда наукой занимался, в аспирантуре был, и я понимал, что это никому не нужно. Тяжело было, конечно.

Вообще, мы много чем занимались уже потом. Помню, открыл газету, «Коммерсант» что ли. Так вот, открыл ее и читаю, что курс йены во Владивостоке очень высокий, потому что моряки покупают автомобили и им нужны деньги. Все спросят – ну и что? А я решил привозить туда эту йену и играть на курсе. Возил очень легко, через государственную фельдъегерскую службу. Зарабатывали очень хорошо. Вот откуда это? Не понимаю, может, мозг так устроен.

Сейчас, конечно, всё стало еще хуже. Можно сходить на заседание «Руси сидящей», и посмотреть, чтобы понять. К сожалению, если нет дяди ФСБшника, то нет никаких гарантий, что тебя просто так не сожрут. Вот как-то так, пусть и сумбурно.

В 1989 году я работал в университете, на мехмате. Это длилось несколько лет после выпуска. И вот мы с коллегами решили, что пришло время реализовать то, чему нас учили в университете, то, что мы умеем. Кооперативы тогда только разрешили, поэтому это была естественная форма для нас. Мы начали программировать.

Кооператив для нас был, в первую очередь, возможностью хорошо заработать. И, конечно же, реализовать свой потенциал. Можно было, конечно, работать и через молодежные объединения, другие юридические формы. Мы пробовали с друзьями, но что-то не задалось. И мы решили, что лучше все самим держать в своих руках. Мы сами могли решать, что и как делать. Это самое главное.

Свое дело – это всегда риск. Всегда есть люди, которые готовы рискнуть многим, чтобы попробовать сделать что-то свое. Ведь это непросто – взять и решиться начать делать. Нужны большая воля и желание. Вот эти люди как раз и были в авангарде кооператорской деятельности. Интернета не было в то время, но было ощущение, что бизнес есть на Западе, что большие компании можно и нужно создавать.

Когда пришла Перестройка, появилось ощущение глобальных перемен, новых возможностей. Радовался изменениям, как и все, наверное. Надежда была на то, что мы вырвемся вперед, и всё будет как надо.

Тогда было просто колоссальное количество возможностей, чтобы, что-то начать свое. И, конечно, жалко, что этим почти никто не воспользовался. Воспользовались только приватизацией, и то это были единицы. Нахапали все. Жалко, что не получилось цивилизованно.

В нашей стране много людей, которые забитые такие, не верят в то, что они могут что-то изменить, сами делать. Есть часть людей – это вот малые предприятия, средний бизнес. А остальные серая масса какая-то. В кооперативы же пришли инициативные, креативные люди. Раньше фарцевали. Потом разрешили открыто торговать, они стали торговать.

У нас мэром тогда был как раз Гаврила Попов. Это уже 1991 год. В одном из муниципалитетов, по-моему, на Шаболовке, была упрощенная система. И мы там встали на учет. Система отчетности тоже была упрощенная, налогов столько не было, законов столько разных, которые нужно соблюдать.

С рэкетом проблем не было. Но не потому, что этого не было как явления, а, скорее, потому, что бандиты не очень понимали еще, что мы делаем. Их же интересует наличка, там, где большой денежный поток идет. У нас такого не было. Программирование для них было вообще непонятной областью бизнеса. К тому же у нас все держалось на людях.

Я считаю, что кооператоры – это первопроходцы. Хотя, мне кажется, большинство из той первой волны уже отошло от дел. Кто-то просто разорился, кто-то уехал в свои домики в Испании, кого-то убили.